Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
— Ты говорить-то будешь?
Молчит.
— А ведомо ли тебе, что отец твой замыслил на жизнь государеву покуситься? Что укрывать его означает царю изменять, — сие тебе ведомо?
Молчит. Господи, смилуйся, сделай так, чтобы она заговорила!
— А разумеешь ли ты, что тщетно твое молчание? Мы ведь все едино сумеем тебе язык развязать. Пытки тебе не выдержать, нет. Уж не доведи до греха, скажи сама.
Чуть шевельнулись тонкие бледные губы, еле заметно дрогнул округлый подбородок… Решилась заговорить? Нет. Шепчет что-то неслышное, истовое. А глаза — огромные серые ее глаза — такими стали отрешенными, светлыми, будто уже не этому миру принадлежат.
Чекан скрипнул зубами, встал. Пряча повисшие на ресницах слезы, буркнул:
— Ничего, скажет. Калите железо.
* * *
Сквозь низкие тучи сочился мутный коричневый свет — наверное, всходила луна. Тусклые, еле различимые блики проступали на мокрых от оседающего тумана бревнах, скользили по вытоптанной плотной земле, стыли на лицах мертвых княжьих холопов…
Чекан сидел, привалясь плечом к резным перилам вычурного крыльца.
Он слушал хрусты и шорохи притаившегося за частоколом леса, надрывные всхлипы ночных птиц, храп спящих в разгромленных боярских палатах опричников — слушал и пытался вобрать в себя пустоту и непроглядность ночи, смять, погасить ею мысли и чувства свои. Но попытки его были тщетны.
Он надеялся, что хрупкая девочка испугается пытки, что один вид приближающегося к коже докрасна раскаленного железа сломает ее упорство.
Но случилось иное.
Она так и не сказала ни слова — даже не застонала, даже не разомкнула плотно стиснутые губы. Но выдержать пытку огнем ей было, конечно же, не под силу.
И она умерла.
А перед смертью прокляла его, Ваську Чекана.
Молча.
Без слов.
Взглядом.
А потом ее византийский лик вдруг стал лицом горько обиженного ребенка, и стало ясно, что это конец.
Долго, очень долго не хотел Чекан поверить в случившееся. А когда поверить все же пришлось, то захотелось надеяться, будто упрек, читающийся в глазах многих из стоящих вокруг, вызван не тем, что не позволил он им до пытки побаловаться с пригожей боярышней.
И вот теперь — так страстно желавшееся одиночество (опричник, которому назначено караулить с той стороны, не в счет: он, похоже, заснул — и черт с ним, пускай). А впереди — неизбежно мучительное утро… Но, быть может, поиски растреклятого пса помогут забыться? Быть может, преступный боярин все же посмеет не покориться царевым слугам, и в новой рубке удастся напроситься на смерть?
Внезапная мысль будто громом поразила Чекана, вздернула его на непослушные ватные ноги, погнала в заваленную обломками разбитой двери темень сеней.
Ведь он же так и не закрыл ей глаза! Своим четверым закрыл — даже тому, которому и закрывать-то нечего было, огладил кровавую лепешку лица, а ей… Как же он мог позабыть?! Или аж настолько не хотел смириться с безвозвратностью потери? Нельзя так, не по христианскому это обычаю…
Бесплотным призраком крался он по лестнице, боясь разбудить спящих, перед входом в обернувшуюся пыточной опочивальню замер на миг, набираясь решимости, но так и не смог войти.
Не смог, потому что послышалось ему, будто в доме творится неладное.
Отзвук осторожных шагов, какие-то булькающие всхлипы…
А потом — пронзительный вопль, и (уже не таясь) грохот множества ног по гулким дощатым полам, выстрелы, тяжкие удары железа о плоть и леденящие душу крики просыпающихся для смерти людей.
Чекан понял все.
Может, Бог знает где обретавшийся боярин невесть каким путем сумел проведать о случившемся в болотной своей обители; или, может, он заподозрил неладное в последний миг, уже подходя к острогу с немалою свитой, — так, иначе ли, а только вломилась его челядь сюда совсем как сами опричники с вечера: снегом на сонные головы.
Не помутись Чеканов рассудок в неодолимом желании погасить остекленелый взор боярышни (и — чего уж греха таить? — поцеловать на прощанье мертвые губы), наверняка не выгорела бы затея боярская.
Но случилось то, что случилось, и все спавшие в доме, верно, уже мертвы. Как же быть ему, виновному?
Бежать.
Не собственного спасения ради (все равно ведь Малюта за упущения не помилует), а для того, чтобы упредить: боярин-де жив, а значит, государь в опасности. А там — хоть петля, хоть дыба — теперь уже ничто не страшит.
Вниз пути не было — лестница уже вздрагивала от торопливого топота. Ничего, Ваську Чекана не вдруг поймаешь, ему и не из таких передряг случалось выбираться целым.
Никто не приметил смутную тень, летучей мышью взметнувшуюся в подчердачную темноту; слабый треск выдавливаемого оконца без следа потерялся в топоте и возбужденном гаме победителей. Уже переваливаясь через подоконник, Чекан услыхал протяжный звериный вой позади и догадался, что это, верно, князь дочь свою увидал.
Ощерившись в злобной радости, что хоть так сумел досадить собаке-изменнику, Василий разжал руки, и тяжелая твердая земля ударила его по ногам.
Падение было неудачным. Глухо рыча от боли, будто стальной иглой проколовшей подвернувшуюся лодыжку, Чекан понял, что спасение теперь не в скрытности, а в быстроте. Он никогда не привязывал коня, веря в его собачью преданность, и теперь тому ничто не помешало примчаться на пронзительный свист раненого хозяина.
Темные фигуры уже выбегали на крыльцо, несколько выстрелов грохнуло вслед перемахнувшему через тын всаднику, но конская прыть и предутренняя темень уберегли его от свинца.
В полуверсте от острога Чекан отпустил поводья. Получивший свободу конь пошел осторожным шагом, недоверчиво обнюхивая тропу, в любой миг способную раздаться под копытами бездонной прожорливой хлябью. Василий не шпорил его, не понукал. Малознакомый путь через ночные болота страшил больше, чем возможность погони.
Восток серел. Ночные птицы умолкли, дневные еще не отваживались подавать голос. Из травяной сырости тучами вздымалось потревоженное комарье, и его заунывный гуд да мягкая конская поступь были единственными звуками в ночной тишине.
Утомленный бессонницей и переживаниями Василий начал было задремывать в плавно покачивающемся седле, когда рухнувшая на спину внезапная тяжесть рванула, сшибла наземь, впилась в плечи безжалостной остротой хищных когтей. Чекан заорал, пытаясь вывернуться из-под навалившейся туши, и на его крик отозвался испуганным ржанием отбежавший в сторону конь, а заткнутый за пояс пистоль притиснут к земле, его не достать, как не достать и к чертям отлетевшую саблю…
Наверное, уже в последний предсмертный миг пальцы сами исхитрились нащупать за правым голенищем рукоять ножа, выдернуть, вслепую ударить тяжелым лезвием ЭТО, обжигающее хриплым смрадным дыханием шею; и еще раз ударить, и снова, и опять — пока не ослабели терзающие когти, пока не удалось перевернуться, подмять под себя и снова бить, бить, бить…
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
