— Как прикажете! — уныло ответил Старый Мерин. Воображение услужливо рисовало ему самую гиблую из всех дыр. Убогая, кое-как оборудованная передовая база. Жара, удушливый туман, тучи москитов, мины-ловушки, набеги дикарей, ночные обстрелы… В столовой — надоевший сухой паек. Форма гниет прямо на теле. Из радостей жизни — теплое пиво и холодный душ в бетонном, похожем на склеп, блиндаже. Ближайший город — в двух часах полета. Хуже не придумаешь. Впрочем, можно и в самом деле загреметь на астероид, откуда через год прямая дорога к почетному увольнению по медицинским показателям. Так что в какой-то мере ему еще повезло.
— Напомните, — прервал его невеселые мысли Лан Бик, — кто командир подразделения, чьи солдаты оказались на минном поле?
— Капитан Твид.
— Это тот самый, который никак не может излечиться от заикания?
— От желудочных колик.
— Возьмете его с собой. На передовой все его хвори как рукой снимет.
* * *
На последующем совещании в штабе регионального командования было решено, что события вокруг лагеря «Маджи» должны быть освещены особым образом. Всем аккредитованным в корпусной зоне новостным службам рекомендовали упоминать о случившемся не иначе как о крупном успехе союзных сил. В дневных новостях сообщили о героическом сражении с участием новобранцев, которые, проявив беспримерное мужество, под ураганным огнем сдерживали яростные атаки партизан и боевых стай раннерсов. На следующий день, под предлогом поиска подземных убежищ, над остатками джунглей прошлось звено ударных коптеров. Никаких убежищ пилоты, конечно же, не нашли, но, тем не менее, это не помешало бортовым стрелкам размолотить в прах все, что оказалось крупнее кусочка гравия. И теперь лишь две высотки сиротливо возвышались над выжженной пустыней, в центре которой ощетинился вышками и минометными стволами лагерь приема пополнений «Маджи».
Вот так в одночасье почти полтысячи зеленых новобранцев разом превратились в ветеранов космической пехоты. Так воплотилась в жизнь давняя мечта капитана Твида — снова оказаться на передовой. Однако вряд ли его обрадовал способ, каким она осуществилась.
Капралу Краснову повезло: он оказался одним из немногих счастливцев, кто в результате событий сумасшедшей ночи не получил ни царапины, однако медики, верные клятве Гиппократа, во что бы то ни стало решили исцелить его от душевного недуга, ставшего следствием, как полагали врачи, сильнейшего нервного потрясения, пережитого во время атаки партизан. Связанный и оглушенный лошадиной дозой снотворного, капрал мирно проспал во временном лазарете до самого прибытия медэвака, на борту которого его и доставили в дивизионный госпиталь. Вместе с ним в госпитале очутились три десятка раненых и не меньше роты новобранцев, под шумок направленных на исправление своих природных недугов. И в самом деле — не могло же командование Объединенных сил допустить, чтобы на церемонии награждения героев взорам изумленной менгенской общественности явилась толпа полуслепых и слабоумных уродов?
* * *
Двухчасовой перелет прошел скверно, иллюминаторы отсутствовали, а откидное сиденье из переплетенных нейлоновых полос было на диво неудобным. Машину время от времени раскачивало из стороны в сторону, временами она ныряла вниз, чтобы через несколько мгновений вновь начать набор высоты, и всю дорогу Брук просидел, придерживая норовивший ускользнуть вещмешок и уставясь на пятно в виде лошадиной головы на переборке напротив. Пережитый стресс давал о себе знать, Бруку хотелось пить, но фляга опустела еще в лагере, а он не решался отстегнуть ремни, чтобы дойти до двери в кабину экипажа. Кто знает, как отреагирует на его появление командир машины? Палуба под ногами мелко вибрировала. Часть потолочных плафонов не работала. Утробный рев двигателей не давал заснуть. Гнетущее впечатление дополняли пластины желтой арамидовой ткани, которыми в целях усиления защиты были кое-как обшиты борта. Ткань была еще влажной после аэродромной приборки, и Брук, как назло, вспомнил, что останавливающее действие мокрого арамида снижается в несколько раз. Словом, он чувствовал себя так, будто перенесся назад на несколько столетий, во времена, когда защищенные одним лишь божьим словом поршневые геликоптеры высаживали десант под перекрестным огнем тяжелых пулеметов. О бренности военного бытия напоминали ряды складных носилок в потолочных держателях и несколько болтающихся на поручнях капельниц, в спешке забытых аэродромной командой. В довершение ко всему освещение то и дело моргало, наводя на мысли о неисправной проводке, а вентиляция гоняла по отсеку перебивающую дыхание взвесь из запахов крови, прелых тряпок и едкой чистящей химии. Когда шасси «вертушки» наконец коснулись земли, Брук чувствовал себя совершенно разбитым.
— Подъем, боец! — раздался в динамиках голос стрелка. — Выход через боковой люк!
Свет в отсеке начал гаснуть. Вначале, мигнув, потемнели потолочные плафоны. Потом медленно померкла подсветка на уровне пола. В темноте над дверью в кабину экипажа зажглось световое табло с надписью «Выход». Снаружи быстро затихали турбины.
Брук поднялся, нашарил лямку баула и двинулся к светящимся буквам. Глаза постепенно начинали различать смутные очертания предметов. Пусть не так, как кошка, но все же любой фермер способен ориентироваться в темноте. Рядом загудел сервомотор, и справа от себя Брук увидел овальный проем, сквозь который в отсек проник мутный свет. Вслед за светом в машину проникли клубы то ли дыма, то ли тумана. Брук торопливо натянул на лицо тропическую маску.
— Шевелись, пехота! — снова прикрикнул невидимый стрелок.
Где-то гулко захлопнулся люк. Брук на ощупь спустился по ступенькам трапа, в непроницаемую пылевую взвесь, такую невесомую, что казалась дымом. Ноги до щиколоток погрузились во что-то мягкое. Он огляделся и увидел, как в сером мареве мелькнула и исчезла чья-то тень. От БИСа не было никакого толку — маркер навигационной системы беспомощно мигал и выдавал одну и ту же надпись: сбой канала связи.
— Эй, пиф-паф! — позвал Брук. Вокруг стояла такая тишь и безветрие, что он невольно говорил шепотом. — Ты где?
Больше всего его тревожила неизвестность. Он понятия не имел, где они находятся, а из того, что при нем было, за оружие могла сойти разве что пустая фляга.
Ему никто не ответил, лишь лопасти над головой продолжали медленно вращаться, разгоняя волны пыли. Над головой показались первые звезды; они медленно проступали из молочно-серой взвеси, словно огни выплывающего из тумана океанского лайнера.
Самое глупое, что можно сделать в незнакомом месте, — это поддаться панике и бежать куда глаза глядят. Не успеешь сделать и шагу, как нарвешься на мину или попадешь в прицел механического часового. Брук знал, что находится где-то на объекте Объединенных сил. Скорее всего, где-то в центре полевого лагеря, так как посадочные полосы обычно устраивались как можно дальше от периметра. Значит, немедленная смерть от партизан ему не грозит. А потому он просто стоял на месте, настороженно озираясь и ожидая, когда осядет пыль. Все его инстинкты бунтовали против пребывания на открытом месте, да еще и рядом с боевой машиной — излюбленной целью партизанских обстрелов. Он напряженно прислушивался, пытаясь определить по звуку, что творится за пределами пылевой завесы. Он ждал чего угодно — шелеста листвы, криков ночных птиц, даже грохота ожесточенной перестрелки, — только не отсутствия звуков вообще. По сравнению с царящим вокруг каменным безмолвием тишина на ночном кладбище показалась бы оглушительной какофонией.
