Анжелика чуть отпрянула и сжала губы, когда по улице прошел маркиз де Вард. Она узнала его дерзкое лицо под белым париком; де Вард шел во главе швейцарских гвардейцев, имевших неловкий вид в накрахмаленных воротниках в стиле XVI века.
Оглушительно запели трубы, нарушив размеренный ритм шествия. Под рев толпы приближался король.
Он здесь!.. Прекрасный, словно солнце!
Как же он величествен, король Франции! Наконец-то настоящий король! Не ничтожный, как Карл IX или Генрих III, не слишком простой, как Генрих IV, не слишком суровый, как Людовик XIII.
Он медленно ехал верхом на караковом коне, а позади, в нескольких шагах от него, ехали первый камергер, первый вельможа, главный конюший и капитан королевской стражи.
Он отказался от расшитого балдахина, который ему предложил город, потому что хотел, чтобы народ увидел его в затканном серебром камзоле, выгодно подчеркивавшем его крепкое тело. Шляпа, на которой развевались ряды перьев и сверкали бриллиантовые булавки, защищала от солнца его улыбающееся лицо.
Он махал рукой.
Проезжая мимо отеля Бове, он развернул лошадь к балконам и сделал приветственный жест, который каждый истолковал по-своему. Анна Австрийская увидела в нем сыновнюю деликатность — ведь он был для нее величайшим счастьем и источником величайшей тревоги; несчастная вдова английского короля расценила это как выражение сострадания и восхищения тому, с каким достоинством она встречает выпавшие на ее долю несчастья; кардинал разглядел в жесте Людовика признательность ученика, для которого он спас корону.
Взволнованная Кривая Като, из единственного глаза которой текли слезы, думала о красивом, воспламененном страстью подростке, которого ей однажды довелось сжать в своих объятиях.
Процессия двигалась дальше.
Людовик XIV проехал мимо, не подозревая, какую роль сыграют в его жизни три эти женщины, волею случая собравшиеся вместе: Атенаис де Тонне-Шарант де Мортемар, Анжелика де Пейрак, Франсуаза Скаррон, урожденная д'Обинье[235].
Анжелика почувствовала, как Франсуаза задрожала.
— Ах! Как же он красив, — шептала жена калеки.
Глядя на своего кумира, удалявшегося под бурю аплодисментов, не вспомнила ли бедняжка Скаррон инвалида, чьей служанкой и, как утверждали злые языки, чьей игрушкой она была вот уже восемь лет?
Голубые глаза Атенаис сияли воодушевлением, она пробормотала:
— Да, он красив в своем серебряном камзоле. Но я думаю, что он и без него хорош, и даже без рубашки. Королеве повезло — в ее постели такой мужчина.
Анжелика промолчала.
«Ведь он держит наши судьбы в своих руках, — думала она. — Храни нас Господь! Он слишком велик! Он слишком недосягаем!»
Когда она смотрела на него, к ней возвращалась надежда. Теперь король вошел в Париж. Он стал ближе.
Ей придется преодолеть немало препятствий, но, если она приложит все усилия, то дойдет до короля.
И она уже собиралась с силами.
Конечно, нельзя обольщаться. Ведь он король! Он всемогущ. Но, раз так нужно, она сумеет безбоязненно встретиться с ним лицом к лицу.
Тут поднялась новая волна шума, толпа вновь пришла в возбуждение.
Появилась молодая королева. Она сидела в алой с золотым римской колеснице, которую тянула шестерка лошадей в золотых и серебряных попонах, расшитых королевскими лилиями и драгоценными камнями.
Напрасно писаки Нового моста разносили сплетни, будто новая королева неуклюжа, некрасива и глупа. Все обрадовались, увидев, что она пусть и не редкая красавица, но совершенно прелестна со своей белоснежной кожей, огромными голубыми глазами и мягкими золотистыми волосами. Восхищали ее осанка, ее истинно королевское достоинство, терпение, с которым молодая хрупкая женщина мирилась с тяжелым парчовым платьем, усыпанным бриллиантами, жемчугом и рубинами.
Когда она проехала, оцепление сняли. Толпа разлилась по улице, как река, прорвавшая плотину.
Все были в полном восторге.
А в отеле Бове высоких гостей повели к огромному столу, заставленному самыми изысканными яствами, чтобы те утолили голод и жажду.
