Ложе установлено в средоточии потоков, в самом низу соборной залы. Перемычка между некогда верхним и нижним храмами удалена полностью, а боковые нефы, наоборот, заложены кирпичом. Кладка наполовину высоты вмурована железным прутом по спиралям — что дает энергии закручиваться в тугой ровный столб нужной высоты, а разобранный в определенной конфигурации центральный купол придает мысли устойчивую в геометрическом пространстве форму. Но как пользовать человеку на ложе полученную невиданную мощь — то мне неведомо…»
Так и вымрет наука, уйдет в забвение память о древних технологиях, изложенная таким неприхотливым образом. И будут из уст в уста передавать байки про громовые воздушные колесницы или говорящие ящики. Уже передают. Вик вздохнул:
— А отстроечные таблицы или еще какие-нибудь пометки разве не сохранились?
— А он их когда писал, эти таблицы? — вопросом ответил Георгий.
Ну да, Дрей такие вычисления проводил в уме или методом тыка — чуйка на это дело у него работала безотказно, хоть учитель и отрицал ее наличие.
Значит, и Вику придется довериться не расчетам, а виденью векторов приложения сил. Однозначно надо проверить уровень электролита в аккумуляторах и целостность проводящих каналов. Но это мелочи. Оставалось решить две существенные и в некотором роде пикантные задачи.
— Тело. Оно все еще на ложе?
— Прах? Конечно.
— Его надо будет убрать.
Глаза старика расширились в немом ужасе.
— Никак… никак нельзя! Покой ее… столькое претерпела.
Можно сместить фокусную точку и устроить второе ложе рядом, только механист знал, каково полностью перенастраивать чужой механизм. Но предложение по этому поводу у него уже было продумано. И не ради машины, не ради судьбы мира и не ради карих глаз статутной княгини. Безоговорочно он сделал бы это и так, просто был уверен — Дрей заслужил такое, и Вера, несомненно, заслужила тоже.
— Вы сами сказали — покой. А машина — это машина… — Вик прокашлялся, голос отчего-то дрогнул. — Перенесите крипту… Никодим говорил: собор уже не храм. Заложите новый. Потому что я верну сюда прах Андрея.
Чего бы это ни стоило. Через две тысячи верст. Что значит месть, когда нужен покой. Месть — для живых.
— Принесу, таков мой обет.
Георгий посмотрел на Старьевщика, и глаза его наполнились слезами.
— Ты не врешь…
Нет, и старик это видел даже сквозь фон защитного амулета. Даже не видел — знал. Старики, они не Всегда могут понять, как работает механизм, не всегда опишут и то, что человек творит силой сознания. Но иногда им дано просто Знать, и это их знание абсолютно.
— …я попрошу Совет обители. Я редко прошу, и мне никогда не отказывают. Мы перенесем крипту и заложим новый храм. Новый — не на остатках разрушенных старых. Вера, она достойна… они оба достойны.
Покоя. Он — для мертвых.
— Хорошо, — согласился Старьевщик.
Оставался последний вопрос. Но задать его надо было не отцу Георгию. И даже не Венедис, хотя и ей тоже. В первую очередь его надо было задать себе.
Только сначала имело смысл попробовать включить машину. Если с механизмом ничего не выйдет… одним словом, Вик хотел оттянуть объяснения как можно дальше. Он боялся.
А машина заработала с первой попытки. Старьевщик в очередной раз преклонился перед гением учителя. Задрожали в резонансе антенны, и загудели трансформаторы. Вик обалдел: внутри полуразрушенного собора нефы были не просто заложены кирпичом и переплетены сложной индукционной сеткой — в них были оставлены полости для создания совершенно нереального звукового эффекта. И то, что в описании отца Георгия виделось старческим маразмом — насчет звона колоколов, — оказалось обязательным условием.
Дрей добился сочетания сверхвысокочастотного электромагнетизма и акустики — взаимодействия, Вику непостижимого. Если бы схема вдруг не заработала, механист бы беспомощно опустил руки.
Но машина включилась с полоборота.
И откладывать дальше стало некуда.
— Сила машины в том, что она не разрушает сознание, наоборот, задает единый ритм, — объяснит Старьевщик Венедис. — А проблема в следующем — рисунок пульсаций мозга строго индивидуален. Просто включение механизма в лучшем случае — ничего не даст. В худшем — противофаза или перекос фаз вызовут фатальное разрушение сознания.
— Ты о риске? — уточнит девушка.
— Нет. Риски здесь недопустимы. Я о калибровке на прогонных мощностях.
— И что мешает?
Механист соберется с силами и признается:
— Я.
Потому что настройка машины на чужую психику требует участия собственного сознания — их взаимного проникновения. Дрею и Вере было легко — они любили друг друга, и это служило Палычу согласующим элементом. Учитель мог чувствовать, как машина влияет на Танцующую. И настраивать контуры.
Старьевщику — трудно.
Некоторым женщинам, с которыми жизнь мимолетно сводила механиста, нравилась топкая завеса вместо его эмоций. Было в этом что-то дикое, жестокое и влекущее. Только плоть. Многие женщины в конце концов оставались разочарованными, но влекло почти всех. Вика это устраивало, потому что…
— Глупый, — скажет девушка, — ты такой глупыш. В этом же нет ничего страшного, постыдного, это ведь так просто. Естественно. Просто отключи свой амулет. Просто отключи. Если вдруг станет невмоготу — включай снова. Я выдержу — ведь так уже было однажды.
Было — Старьевщик помнит. Венди не погибла и не сошла с ума — ее просто стошнило. Она ведь сильная.
— Давай.
— Отключаю.
А в этом нет ничего страшного — это ведь не сформулированные мысли, не знания и не память. Это просто чувства — оттенки, переживания — на вкус, образы — мерцания. Это всего лишь тени эмоций.
Вик понимает, что все и для всех привычно, обыкновенно, однако…
…боль, страх и горечь, паника…
И Венедис оседает на землю, слюна пенится на ее губах, и Старьевщик неловко подает кружку с холодной водой:
— Извини. Рефлекторно.
— Ничего, пробуем еще.
…как он рыдал над телом Учителя, зеленый пацан, и клялся мстить, и мстил, выжигая целые села…
И девушка стонет от боли сознания.
— Прости.
— Отключай.
…то, как Она умывалась у горной речки, как он прижимал к себе Ее тело…
Венедис кричит, слезы на ее глазах.
— Я не могу, Венди.
— Можешь!
…но мертвым нужен покой, а живым — жизнь…
И только с четвертой попытки Вик чувствует, что, кажется, в состоянии держаться. Что это ее душа в нем, а его внутри ее, пусть даже на вязком удалении, но в принципе терпимо.
