Книга Паруса смерти - Михаил Попов

Капитан Олоннэ был кошмаром испанских морей, но ему самому никогда не снились кошмары.

А тут…

Олоннэ — спящий — вдруг вскрикнул и резко принял сидячее положение. Огляделся. Увидел перед собой острия терпеливых копий. Беттега и Ибервиль были рядом. Причем второй не спал. Он даже спросил:

— Что с тобой? Что-то приснилось?

— Рожа Роже, — глухо и сухо ответил капитан.

— А-а, — протянул бельмастый друг, — а, кстати, где он? Неужели сбежал с Вокленом?

— Мне было бы это неприятно. Но Бог миловал, его застрелили в Пуэрто-Морено.

— Рад за него, — зевнул Ибервиль.

Олоннэ окончательно проснулся и снова попытался выяснить, что происходит вокруг:

— Сколько мы проспали?

— Я не сомкнул глаз. Беттега тоже долго не мог заснуть. Это у тебя железные нервы.

— А костер?

— Какой костер?

Неподалеку от главного вигвама лежала довольно большая куча сухих веток. Раньше ее не было.

— А, этот? Не знаю.

Проснулся Беттега. Открыл воспаленные глаза, морщась, ощупал распухшую руку. Хотел было что-то сказать по этому поводу, но раздумал.

— Чего-то они зашевелились, — заметил наблюдательный Ибервиль.

— Зашевелились? — прищурился Олоннэ.

— Да, пока мы спали, поселок напоминал кладбище, а теперь, посмотри, забегали.

— Осталось понять, к чему они готовятся — к празднику или к казни.

— Праздник лучше, — сказал Беттега. Это заявление не было попыткой пошутить, он говорил серьезно.

— Как бы там ни было, это оживление имеет к нам непосредственное отношение, — бросил реплику гасконец.

— Да, Ибервиль, да, и, судя по всему, очень скоро мы узнаем, какое именно.

— Боюсь, что даже скорее, чем мы думаем.

К сидящим приближался носитель серебряного кольца. Подойдя к пленникам, он упер руки в бока и сказал речь на своем, ни на что вразумительное не похожем языке. Он горделиво стоял перед корсарами, явно демонстрируя, что начинается самое главное.

— Что он говорит? — растерянно спросил Беттега. Его вера в капитана простиралась до уверенности в том, что тот знает все языки на свете.

Серебряная Ноздря между тем, закончив свою речь, перешел к ее краткому изложению на испанском:

— Женщина, мужчина, семя.

— Что он говорит? — снова влез со своим вопросом Беттега.

— Женщина, мужчина, семя. — Толмач замолк. Было видно, что он уверен в том, что не понять его мог только круглый идиот. Мысли французов растерянно блуждали в трех испанских словах. Индеец снизошел до их интеллектуальной немощи и добавил четвертое. — Кто? — спросил он.

— Кажется, я понял, — сказал Олоннэ, глядя на вигвам вождя, в который в этот момент вводили одну из обнаженных местных красоток.

— Что ты понял? — Ибервиль проследил за взглядом капитана и прошептал: — Кажется, я тоже понял. Судя по всему, нам предлагают развлечься. Какой гостеприимный народ!

— Не в этом дело. Они вырождаются, им, как ты слышал, нужно наше семя. Для усложнения крови. Я слышал, что у диких племен есть такие обычаи.

— Я ничего не слышал о таких обычаях, но готов его уважать. Но, — Ибервиль посмотрел на Олоннэ, — я пойду вторым. После тебя.

— Ты пойдешь вторым, но после Беттеги.

— Кто? — напряженным голосом повторил свой вопрос Серебряная Ноздря.

Олоннэ пристально посмотрел в воспаленные глаза своего телохранителя и твердо велел:

— Иди.

Верный Беттега начал медленно отрываться от земли, упираясь в землю единственной рабочей рукой.

Встал.

Заметно покачиваясь, пошел в указанном направлении. Глядя ему вслед, Ибервиль усмехнулся:

— Ради тебя он готов на все.

— А ты?

Ибервиль повернулся к капитану, и его поразило увиденное. Рядом с ним сидел незнакомый человек. Олоннэ был бледен как полотно, как смерть, как утренний туман в северных горах. Даже опаленная тропическим солнцем кожа не могла этого скрыть. Даже налипшая грязь, даже щетина. Загорелое привидение.

Одноглазый хотел было что-то спросить, но вовремя понял, что никакого ответа не получит.

Олоннэ тоже не склонен был предаваться обмену ироническими мнениями. Он полностью сосредоточился на созерцании того вигвама, который находился шагах в тридцати от корсарской «спальни». Олоннэ и Ибервиль напряженно прислушивались, но до их слуха не долетело ни одного звука, по которому можно было бы представить то, что происходит внутри.

Так продолжалось долго. Или показалось сидящим, что долго. Охраняющие их воины не выказывали между тем ни волнения, ни любопытства. Не было ни сальных шуточек, ни понимающего перемигивания, без чего не обошлись бы в их положении любые европейцы. Происходящее они воспринимали как акт священнодействия.

Наконец Беттега появился. С расстояния в тридцать шагов трудно было определить выражение его лица. О том, чего ему стоило приключение, которое он только что претерпел, можно было судить по тому, насколько сильно он качался, возвращаясь на свое место, по сравнению с тем, как он шел, направляясь к вигваму.