прежде чем до него доходят слова. Эш смотрит на меня, опираясь одной рукой о стол, как будто ему нужно успокоиться.
— Что, прости?
— Еще в Карпатии. Когда я ехал на базу после реабилитации, он сел со мной в поезд и объяснил, что мы не можем быть вместе официально. «Если ты по-настоящему любишь его, принесешь любую жертву». Я знал, что он прав — черт возьми, даже идиот бы понял, что ты создан стать великим. И если бы этот разговор случился сейчас, в этом году, я бы послал Мерлина на хрен. Но тогда… Эш, тогда я не знал, сможешь ли ты делать то, для чего рожден, если мир узнает о нас. И даже в прошлом году, когда ты сделал предложение… Возможно, эта страна не переизбрала бы тебя, если бы люди узнали, что ты бисексуал, и как это могло оказаться на моей совести? Ты откажешься от своей мечты ради меня? Я ненавижу это, ненавижу, но я сделал выбор, послушав Мерлина много лет назад. Твое будущее важнее нашего.
Теперь Эш действительно опирается на свою руку, тяжело дыша.
— Я не… Ты не… Ты реально хотел выйти за меня?
— Господи, Эш, я бы зубами свернул эти горы, если бы это позволило выйти за тебя замуж. Я бы переехал с тобой в Канаду или на лошадиную ферму — я бы сделал все что угодно, поехал бы куда угодно. Были дни, когда я думал лишь о том, чтобы ты был всецело моим, не прятаться, а просто принадлежать тебе, как мы оба хотели. Но я не мог. Я могу винить Мерлина сколько угодно — и я виню, — но, в конце концов, это мой выбор. Ты должен был спросить меня.
— Ты должен был рассказать мне, — говорит он.
— Ты бы проигнорировал меня! Ты всегда был таким упрямым и благородным. Если бы я рассказал тебе, ты бы отказался от своего будущего, и мы бы разводили лошадей где-нибудь в Монтане.
— И что в этом ужасного? — едва не заикаясь, спрашивает Эш.
— Ты бы не закончил войну в Бадоне. У нас не было бы Грир.
При упоминании Грир его лицо проясняется. Даже посреди всего этого беспорядка его любовь к ней горит чисто и ярко, как ненасытное пламя.
— Это не тебе решать, — говорит он, глядя на меня снизу вверх. — Я не нуждаюсь в защите, я никогда не просил, чтобы мне лгали. Господи Иисусе, Эмбри, все эти годы я думал… Думал, что ты не любишь меня так же сильно, как я люблю тебя. И это причиняло сильнейшую боль, боже, такую боль, что иногда я не мог дышать. Это все равно что пытаться дышать под водой. Я жил с этим долгие годы. Годы.
Совсем не этого я ожидал от своего откровения. В самые одинокие моменты самых одиноких ночей, когда я мечтал рассказать Эшу правду о том, почему ответил отказом, я никогда не представлял себе этого.
— Мне достаточного обычного «Спасибо», — говорю я, слегка хмурясь.
— Спасибо? — требовательно спрашивает он, набрасываясь на меня. — Ты, что, хочешь, чтобы я поблагодарил тебя за то, что разбил мне сердце? За то, что долгие годы мучил меня?
— Я тоже страдал! — В моем голосе проскальзывает гнев. — Это убивало меня, но я поступил так ради тебя!
— Я вообще не просил тебя об этом! Ты не можешь винить меня за то, чего я никогда не просил тебя делать, — за тайну, которую тебе не следовало хранить!
Я смотрю на него, и теперь мой гнев наполняет вены.
— Ты даже не представляешь, какие секреты я храню ради тебя, президент Колчестер, так что тебе следует быть чертовски осторожным.
Эш смотрит на меня в ответ, и на его идеально очерченной челюсти ходят ходуном желваки.
— Есть еще что-то, о чем ты мне не рассказал?
Ну, и что же это, черт возьми?
Сказал «А», говори и «Б», верно? Будь проклята Абилин, будь проклята Морган, будьте прокляты все жертвы, на которые я пошел за последние два месяца. Стоит отказаться от всего этого, чтобы причинить боль Эшу сейчас, причинить ему такую же боль, какую он причинил мне.
— Абилин шантажирует меня и мою сестру, чтобы навредить Грир, но она шантажирует нас секретом, о котором ты даже не подозреваешь.
Эш молчит.
И я не заставляю его долго ждать.
— У тебя есть сын, Эш. От Морган. Его зовут Лир, и ему четырнадцать лет. Зеленые глаза, черные волосы и красивая мордашка — так и должно быть, верно? В конце концов, он унаследовал эти черты от обоих родителей.
Эш рухнул. На самом деле он сгибается, едва удерживаясь на ногах, опираясь рукой о стол. Он сгорбился, закрыв глаза.
— Нет, я бы знал. Она бы мне сказала, хоть что-нибудь…
Я качаю головой, хотя он и не смотрит на меня.
— В ту неделю в Праге она принимала противозачаточные, но однажды ночью ей стало плохо, помнишь? Этого оказалось достаточно. И когда она вернулась в Карпатию, то собиралась рассказать тебе. Она была на третьем месяце беременности, когда ты решил сжечь ее в церкви. Будешь винить ее за то, что она не рассказала позже? Что ты чуть не убил и своего собственного ребенка?
У Эша перехватывает дыхание от застаревшего чувства вины, и я вижу, что разбередил свежую рану.
Хорошо.
Поэтому я продолжаю.
— Моя мать убедила Морган позволить нашей тете Нимуэ воспитывать мальчика как своего собственного, и Морган согласилась. Именно этим Абилин угрожает нам. Она собиралась рассказать обо всем прессе — что ты зачал ребенка с собственной сестрой, а потом чуть не убил их обоих. Морган не могла смириться с тем, что Лир будет публично опозорен, и она умоляла меня помочь. Поэтому я принял предложение Абилин: ее молчание в обмен на мое участие в ее стремлении навредить Грир, потому что я знал, что правда о Лире причинит гораздо больше вреда, чем несколько месяцев, пока Грир будет думать, что мне действительно нравится Абилин. Видишь ли, я, в отличие от тебя, способен принимать сложные решения, чтобы защитить ее.
Эш тяжело опускается в ближайшее кресло.
— У меня есть сын, — ошеломленно произносит он.
— Да.
— От моей сестры.
— Да.
Он закрывает лицо руками, и чувство удовлетворения, которое я испытывал ранее, наблюдая за Эшем, улетучивается. Я смотрю на поникшие сильные плечи и гордую голову. И внезапно я не чувствую ничего, кроме усталости. Из-за того, что этот путь позади и что ждет нас впереди. Из-за тяжести отравленной
