В доме через улицу, стены которого были черными от копоти, открылось окно, и из него выглянул старик.
— Эй! — крикнул он. — Вы кого ищете?
— Луизу Маузенфельд! Вы, случайно, не знаете, где она? Она и девочки?
— Все тела увезли, — ответил старик, пожимая плечами. Мышонок не знал этого человека, он никогда не видел его прежде; до войны в той квартире жила молодая супружеская пара. — Здесь был большой пожар, даже на нашем доме стены обуглились. — Он многозначительно похлопал ладонью по стене у окна снаружи.
— Луиза… и две маленькие девочки. — Мышонок покачнулся; весь мир, этот жестокий мир, будь он проклят, кружился у него перед глазами, словно карусель.
— И муж у нее тоже умер. Да-да, во Франции, — продолжал старик. — По крайней мере, я слышал, как об этом говорили соседи. А вы им кто? Родственник, что ли?
Мышонок не ответил, его пронзительный крик отчаяния заметался жалобным эхом между уцелевшими стенами. И затем, прежде чем Майкл успел выпрыгнуть из повозки и остановить его, Мышонок бросился бежать вверх по длинной узкой лестнице; ее деревянные ступеньки угрожающе скрипели у него под ногами. Майкл устремился вслед за ним, слыша, как старик, прежде чем захлопнуть окно, выкрикнул ему вслед:
— Эй, куда вы?! Туда нельзя!
Мышонок взбирался вверх по лестнице. На одной из ступенек он левой ногой провалился в трещину, но, выбравшись, продолжил восхождение, хватаясь за почерневшие перила и решительно пробираясь наверх.
— Остановись! — крикнул ему Майкл, но Мышонок не слышал его.
Лестница задрожала, и от нее внезапно отвалился большой кусок перил, рухнувший в темневший внизу пролет. Мышонок на мгновение замер как вкопанный у самого края этой бездны, а затем, ухватившись за перила на противоположной стороне, продолжал упрямо взбираться наверх. Добравшись до этажа, находившегося примерно в пятнадцати метрах над землей, он двинулся дальше, спотыкаясь и перешагивая через преграждавшие ему путь груды обугленного дерева; разбитые половицы пронзительно скрипели у него под ногами.
— Луиза! — кричал Мышонок. — Это я! Я вернулся домой! Луиза!
Он вступил в лабиринт из комнат, направляясь в разнесенную взрывом квартиру, где из обрушившейся стены виднелись жалкие останки домашнего скарба, некогда принадлежавшего погибшей семье: здесь была плита, покрытая слоем черной копоти; глиняные черепки, осколки фарфора и изредка попадавшиеся на глаза чудом не разбившиеся блюдце или чашка; тут же валялись неопределенного вида обугленные обломки, прежде бывшие, вероятно, добротным сосновым столом. Рядом остался стоять остов стула, из прогоревшего сиденья во все стороны торчали пружины; на стенах все еще виднелись куски выцветших желтых обоев, и на них даже были еще заметны небольшие квадратные участки, где обои не выцвели, — прежде там висели картины. Мышонок шел через небольшие комнатки, зовя Луизу, Карлу и Люциллу. Остановить его Майкл не мог, и пытаться сделать это теперь было бы бесполезно. Он просто шел за Мышонком из комнаты в комнату, держась на таком расстоянии, чтобы в случае чего успеть подхватить его, если под ним вдруг провалится пол. Мышонок вошел в комнату, где прежде была гостиная; в полу зияли большие дыры, видимо прожженные падавшими сверху горящими обломками. От дивана, на котором в прежние времена так любили сидеть Луиза и девочки, осталась лишь груда обугленных пружин. А пианино, свадебный подарок от дедушки и бабушки Луизы, превратилось в обезображенную развалину с торчащими во все стороны струнами и разбитыми клавишами. Но в углу все еще стоял уцелевший камин, сложенный из белого кирпича, чье тепло согревало Мышонка и его семью холодными зимними ночами. Тут же стоял книжный шкаф, хотя книг в нем совсем не осталось. Уцелело даже его любимое кресло-качалка, хотя огонь, конечно, добрался и до него, и стояло оно все на том же, прежнем месте, как и в тот день, когда он встал с него последний раз. После этого Мышонок перевёл взгляд на стену рядом с камином, и Майкл услышал, как он, словно задыхаясь, принялся судорожно хватать ртом воздух.
Мышонок на мгновение замер на месте, а затем медленно прошел по скрипучим половицам, направляясь к висевшему над камином в рамке Железному кресту — этой медалью был награжден его сын. Посмертно.
Вставленное в раму стекло треснуло, но крест остался цел и невредим. Мышонок благоговейно снял рамку со стены и прочитал надпись: имя сына и дату его смерти. Он затрясся всем телом, в глазах его появился безумный блеск, а на впалых щеках, повыше грязной бороды, проступили яркие пятна нервного румянца. Мышонок что было силы хватил рамой с заключенным в ней Железным крестом о стену, и осколки стекла тут же разлетелись по комнате. Медаль со звоном упала, на пол. Переменившийся в лице Мышонок бросился вперед и, подхватив медаль с пола, зажал ее в кулаке и замахнулся — чтобы выбросить в окно.
Майкл перехватил руку Мышонка.
— Нет, — решительно сказал он. — Не надо.
Мышонок в недоумении уставился на него. Он рассеянно моргал. В мозгу у него колесики мыслей проворачивались, словно скользя на смазке отчаяния. Он тихо застонал, и стон этот был похож на вой ветра, гуляющего среди развалин его дома. И тут Мышонок сжал другую, свободную руку в кулак и что было силы ударил Майкла в челюсть. Майкл откинул голову назад, но руку Мышонка не выпустил из своей и не дал ему сдачи. Мышонок снова ударил его, а потом и в третий раз. Майкл же просто глядел на него в упор, его глаза пылали, и кровь сочилась из рассеченной губы. Мышонок занес руку, чтобы ударить в четвертый раз, но блуждающий взгляд его остановился на лице Майкла; маленький человечек увидел, как у того напрягаются скулы, готовясь снести и этот удар. Силы неожиданно покинули Мышонка; мускулы стали безвольными, и кулак разжался сам собой. Он опять ударил Зеленоглазого по лицу, но на этот раз у него вышло лишь жалкое подобие пощечины. Он безвольно опустил руку. Слезы щипали глаза, колени подгибались. Он чуть не упал, но Майкл крепко держал
