дал защите замечательную возможность утверждать, что ещё вплоть до 30 ноября в помещениях профессора Уэбстера не было ничего, указывающего на совершение там преступления и сокрытие трупа.
И этот важный вывод рождал множество обоснованных вопросов, например, такой: где хранилось тело умерщвлённого Джорджа Паркмена на протяжении практически недели [как минимум с 13 часов 23 ноября до утра 30 ноября, поскольку 29 числа Уэбстер в колледже не появлялся]? Где и когда был расчленён убитый? Когда часть останков была брошена в ассенизационную камеру, а другая — сожжена в печи?
В каком-то смысле Литтлфилд перечеркнул собственные же показания! Ведь что у него получилось: сначала он обстоятельно рассказывал суду о том, как крепли его подозрения на протяжении 23, 24, 25, 26, 27 и первой половины 28 ноября, а потом — бац! — признался, что после осмотра лаборатории никаких подтверждений своим страхам не нашёл.
Это был один из важнейших моментов судебного процесса, давший защите замечательный шанс если не опрокинуть линию обвинения полностью, то сильно поколебать веру в достоверность выводов официального расследования. Как этот шанс был использован, мы в своём месте ещё увидим.
На этом в работе судебного заседания последовал перерыв, а в 15 часов Литтлфилд продолжил давать показания. Он сразу перешёл к рассказу о разборе стены в подвале, заявив, что приступил к этому в 15 часов 29 ноября. Причину своих действий объяснил просто: «Если доктора Паркмена когда-нибудь и найдут, то найдут его либо под этим зданием, либо внутри него. Если его и можно было где-то найти, то только здесь» («if Dr Parkman was ever found, he would be found under or in that building. He would be found there, if anywhere.»)
Разборка стены продвигалась медленно. По словам свидетеля, в своей работе он использовал тогда топор и долото. Вынув 2 кирпича и заметно притомившись, Литтлфилд отправился отдыхать. Отдых заключался в том, что свидетель ушёл на бал и пробыл там до 4 часов утра. После возвращения домой Литтлфилд сразу лёг спать и проснулся чуть ранее 9 часов утра пятницы 30 ноября.
Газеты в номерах от 22 и 23 марта 1850 года уделили много места рассказам о показаниях в суде Эфраима Литтлфилда, а некоторые не ограничились этим и привели стенограммы заседаний. Благодаря детальному изложению происходившего в суде читатели получили возможность составить полное представление о последовательности событий, приведших к изобличению коварного убийцы.
Чуть позже на кухню Литтлфилда явился доктор Уэбстер с газетой в руках. Он спросил мимоходом, есть ли какие-то новости о розысках Паркмена? Последовал непродолжительный разговор на разные темы, после чего профессор ушёл в свою лабораторию.
Далее показания Литтлфилда сделали странный зигзаг. Без всякой связи с предыдущим повествованием он вдруг сообщил, что разборку стены согласовал с доктором Генри Бигелоу (Henry J. Bigelow) и даже спрашивал у последнего, имеются ли у того подозрения в отношении Уэбстера. А после упоминания своей беседы с Бигелоу Литтлфилд заявил, будто о разборке стены сообщил также доктору Джексону (J.B.S. Jackson).
По мнению автора, данный зигзаг в показаниях свидетеля весьма любопытен и даже подозрителен. Литтлфилд безо всякого видимого воздействия [наводящего вопроса] прекратил хронологическое изложение событий и для чего-то рассказал суду о том, что информировал о своих подозрениях и работе в подвале двух уважаемых джентльменов. Он словно бы разделил с ними ответственность за свои действия… Что это такое? С чем мы имеем дело?
Следует обратить внимание на то, что свидетель заговорил о своём общении с Бигелоу и Джексоном после перерыва. И эта деталь всё объясняет. Показания Литтлфилда в суде внимательно выслушивались обвинителями, более того, в своей значительной части эти показания были ими отредактированы. Та часть показаний, что касалась разговоров Литтлфилда с докторами Бигелоу и Джексоном, была очень важна — она была призвана легитимизировать действия свидетеля в глазах присяжных. Однако, Литтлфилд, по-видимому, попросту забыл упомянуть эти разговоры в нужных местах, иначе говоря, увлеченный своим повествованием, он попросту «проскочил» мимо них.
Забыв упомянуть об этих важных разговорах, он принялся с упоением рассказывать о собственной находчивости, проявленной при проникновении в лабораторию доктора Уэбстера через окно. На данном проникновении не надо было делать акцент — об этом крайне опасном для обвинения эпизоде следовало сказать крайне лаконично. Литтлфилд, однако, не удержался и, ободрённый вниманием переполненного зала, наговорил много такого, о чём вообще упоминать не следовало. Обвинители, разумеется, поняли, что их свидетель крепко напортачил, и когда придёт время допроса адвокатом обвиняемого, последует череда в высшей степени нелицеприятных выводов.
Чтобы избежать этого и хоть как-то скорректировать последующие показания свидетеля, ему во время перерыва передали записку, в которой содержалось напоминание о пропущенных фрагментах. Либо [как вариант] к нему прошёл кто-то из команды обвинения и указал на то, что и как следует сказать после перерыва. Разумеется, подобное воздействие на свидетеля было незаконно, но автор практически не сомневается в том, что оно имело место. Без этого воздействия Литтлфилд говорил бы и говорил без остановки, следуя хронологической последовательности событий. Не имея юридических знаний и соответствующего жизненного опыта, он попросту не понимал важность тех нюансов, о которых рассказывал, либо, напротив, забывал рассказать.
То, что Литтлфилд в ходе вечернего заседания вдруг «припомнил» пропущенные ранее детали, явно указывает на то, что показания его были заблаговременно подготовлены, срежиссированы и заучены. И после того, как он уклонился от намеченного сценария, его настойчиво вернули к его исполнению. Дескать, коли хочешь получить премию за разоблачение преступника, то следуй тому, что тебе предписано, и не чуди!
Однако самая забавная логическая нестыковка последовала сразу после того, как Литтлфилд «припомнил» свои разговоры с докторами Бигелоу и Джексоном. Вернувшись к изложению событий в их хронологической последовательности, свидетель рассказал суду о том, как в здании Медицинского колледжа во второй половине дня 30 ноября появились полицейские. Сразу внесём ясность — они появились там безо всякой связи с работой Литтлфилда в подвале, их привело в это место полное отчаяние, вызванное неспособностью обнаружить труп Джорджа Паркмена [все уже понимали, что в живых этого почтенного джентльмена нет, а потому полиция искала его труп]. Казалось бы, вот тут Литтлфилду и рассказать полицейским о своих подозрениях в адрес доктора Уэбстера да сослаться для придания большего веса своим словам на Бигелоу и Джексона, но… нет! Литтлфилд ничего не сказал полицейским о своём якобы имевшем место обращении к этим почтенным джентльменам. Более того, даже разговаривая спустя несколько часов с начальником городской полиции Тьюки, пронырливый уборщик ни
