— Кирилл, — сказала она, — ну почему нам с тобой так везет? Почему мы не живем как все нормальные люди?
— Ты, — поправил я ее. — Ты не живешь как все нормальные люди, потому что связалась со мной.
— Да, — согласилась она. — Это мой крест. Но я тебя не выбирала. Мне дала тебя судьба. Я не могла и не могу ничего изменить.
— Не можешь или не хочешь?
— Ты спрашиваешь об этом таким тоном, словно хирург у трусливого пациента, который никак не может решиться на операцию.
— Разве ты считаешь себя трусливым пациентом?
— Я считаю, что ты хирург и тебе не терпится взмахнуть скальпелем, чтобы сразу решить нашу проблему.
— Я стараюсь одним махом решать любые проблемы, — ответил я. — Но ты, кажется, ушла от темы.
Анна кивнула.
— Да. Каждый из нас хочет говорить на ту тему, которая его в большей степени волнует. Это нормально. Так, собственно, и должно быть.
В ее голосе было столько неподдельной грусти, столько нежности и любви, что я не выдержал, сел ближе к ней и обнял ее за плечи. Я понял: еще минута такого настроения — и она заплачет.
— Говорить надо о том, что в данный момент важнее, — сказал я, гладя ее, как ребенка, по голове. — Когда мы очутимся в тени виноградника на моей даче, сядем за стол, выпьем по стаканчику «Сурожа», тогда и поговорим о проблемах наших отношений — если проблемы, конечно, стоят того. А пока мы пьем кипяток из консервной банки на необитаемом острове, лучше поговорить о том, как отсюда поскорее выбраться.
Анна взяла мою ладонь, прижала к своим губам, затем повернула ее к свету костра и стала водить по ней пальцем.
— Линия жизни короткая, раздвоенная… Холма Венеры нет вообще — утонул в мозолях… — Она опустила мою руку себе на колено. — Ты хороший мужик, Вацура. Только в самом деле ничего не понимаешь в женщинах. И это твой самый большой недостаток. Мне не нужны твоя дача под виноградником и твой стол вместе с «Сурожем». И пусть будет этот необитаемый остров, пусть в кружке кипяток…
Она замолчала, сглотнула, покрутила головой, будто больно стало в горле.
А через минуту уже спокойным и бесцветным голосом она рассказывала о том, что ей удалось увидеть и узнать в те дни, когда, казалось, между нами уже нет и никогда не будет ничего общего.
* * *
Анна призналась: она сначала делает, потом думает и исправляет сделанное. Со мной подобное тоже иногда случается, потому я прекрасно ее понял и, естественно, не стал осуждать. Ревность стала искрой, воспламенившей в моей отчаянной подруге целое море горячих чувств. Особенно ее задело то, что я спокойно реагировал на откровенное ухаживание Леши.
Правда, эмоции отвергнутой любовницы улеглись в ней сразу, как только меня на ее глазах увезли в милицию. Она разыскала Лешу, сообщила ему эту ужасную новость и помахала ему ручкой, несмотря на то, что Леша предложил Анне немедленно поехать в отделение и добиться свидания со мной. Чтобы он не догадался о ее планах, она устроила ему что-то вроде вялотекущей истерики, сказала, что нас обоих видеть не может, хлопнула калиткой и в этот же день уехала в Симферополь, где смогла взять авиабилет лишь на двадцать пятое, и три дня вынуждена была жить в гостинице аэропорта. Но это оказалось кстати — она побывала на похоронах Эльвиры.
Анна, уверившись в том, что я загремел за решетку всерьез и надолго, не стала делать бессмысленных, на ее взгляд, попыток встретиться со мной, со следователем и, что точно соответствовало ее темпераменту и решительности, взялась за расследование самолично. В отличие от меня она в первую очередь ухватилась за фигуру, которую я вообще не принимал во внимание, — за Германа Милосердова, брата «покойной».
Впервые Анна увидела его на похоронах, где мы с ней могли запросто встретиться. Брат великой гуманистки был низкорослым пухленьким мужчинкой» с пышными кудряшками над ушами, отчего его лицо казалось неправдоподобно широким. Очки с мощными линзами совершенно деформировали его невыразительные глазки, и казалось, что они постоянно наполнены слезами. Губки Германа были влажными, оттого блестели на солнце, словно были намазаны бесцветной помадой. Вокруг него крутились охранники, и рядом с ними Милосердов напоминал упитанного и балованного мальчика, которого для развлечения привели на кладбище посмотреть на плачущих дядей и теть.
По удачному стечению обстоятельств Анна летела в Москву тем же рейсом, что и Милосердов. Некоторое время она наблюдала за ним, спрятавшись за шторкой, отделяющей салон от тамбура, где располагались туалеты. Герман с удовольствием пил шампанское, листал журналы, что-то подсчитывал на калькуляторе, а потом спал, положив голову на плечо услужливого охранника.
Во Внукове, не задерживаясь у сектора выдачи багажа, Милосердов пошел к выходу. На площади его встречала группа мужчин, одетых в плащи — погода была прохладной, шел дождь. Со многими Милосердов целовался и обнимался. Он шутил, улыбался, растягивая толстые губы во всю ширину лица, и совсем не был похож на человека, вернувшегося с похорон сестры. Именно в тот момент Анна поняла, что находится на правильном пути. Кто-то из охранников раскрыл над Милосердовым зонтик. Черный лимузин сделал круг и притормозил рядом.
Анне стало ясно, что сейчас может надолго потерять следы Германа, и, расталкивая людей, она кинулась к лимузину. Охранники, увидев бегущую к ним на каблуках-шпильках девушку, как по команде повернулись к ней, выставляя вперед замаскированные под пиджаками бронежилеты. «Герман Леонидович! — крикнула Анна, повиснув на руках охранников. — Я корреспондент газеты „Деловой мир“! Позвольте мне задать вам несколько вопросов!.. Да отпустите же вы меня!»
Герман Леонидович, с некоторой опаской понаблюдав за Анной, не сразу дал команду охранникам пропустить ее к себе. «Кто вы, из какой газеты?» — уточнил он. Анна, поправляя сбившуюся прическу и юбку, повторила. «А какие вопросы?» — спросил Милосердов. «Я веду раздел криминальной хроники», — не совсем удачно соврала Анна. «Боюсь, что не смогу быть зам полезен, — прошлепал мясистыми губами Герман. Если вы имеете в виду трагический случай с моей сестрой, — тут он деланно нахмурился, попытался постареть лицом, но смог лишь слегка покраснеть, — то никакого криминала не было. Это была ее роковая неосторожность… Так в своей газете и напишите»
Понимая, что она не знает чего-то важного, опаздывает за развитием событий и что надо срочно исправлять положение, Анна закричала: «Вы неправильно меня поняли, Герман Леонидович! Я вовсе не собираюсь писать о криминале, и о вашей сестре не собираюсь писать. Мне нужны материалы для очерка о благотворительной миссии акционерного общества, которое ваша сестра возглавляла».
Милосердов недолго размышлял, достал из нагрудного кармана бумажник, оттуда — визитку. «Эта неделя у меня занята. Позвоните мне в офис не раньше первого сентября», сказал он и, повернувшись, сел в машину. Анна проводила взглядом лимузин и следующий за ним эскорт иномарок и посмотрела на визитку. На черном глянцевом картоне серебряными буквами с завитушками и вензелями было написано: «ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОБЩЕСТВЕННОГО КОМИТЕТА ЗАЩИТЫ ПРАВ АКЦИОНЕРОВ МИЛОСЕРДОВ ГЕРМАН ЛЕОНИДОВИЧ». А ниже —колонка номеров телефонов и факсов.
