старого болтуна, который ни на что, кроме возни с кроссвордами, больше уже не годился. Когда, где подобрали его в агентурную сеть? В лагере ли военнопленных? На оккупированной территории? Во время заграничной поездки, может быть, еще до войны? Сидит вот теперь, пенсию получает, за внуками приглядывает, а где-то там, может быть, в Мюнхене, в том самом Пуллахе — пригороде баварской столицы — все еще хранят в картотеке его карточку с росписью, с обязательством работать в пользу великой Германии. Работничек!
Зато несколькими днями позже на улице Горького, возле Белорусского вокзала, Клауберг испытал минуты истинной радости. Человеку, которого он искал, было не более тридцати. Был тот здоровым, крепким, полным сил.
— Да, я Игнатьев, я Сергей Сергеевич. А в чем дело? — Человек стоял в дверях, загораживая собой переднюю квартиры.
— Я от Ивана Петровича Сидорова. Из Калуги, — негромко сказал Клауберг.
Человек замер на минуту, не то чтобы растерялся, просто замер, обдумывая, вспоминая, соображая. В нетерпении стоял и Клауберг. Мало ли что бывает в таких случаях!
— Ага! — сказал наконец человек. — Заходите. — В комнате он спросил: — Как здоровье Ивана Петровича? У него было повышенное давление?
Это были условные фразы. Клауберг понял, что все правильно, и, успокаиваясь, ответил:
— Да, прыгало. Сейчас отрегулировалось.
— Рад, рад, — говорил молодой хозяин квартиры, доставая из буфета бутылку с коньяком и рюмки. — Отметим встречу. Слушайте, — сказал он, наливая коньяк, — это же безобразие! Который год жду — и ни звука. Ни инструкций, ни заданий, ни — главное — монеты. Обещали всего воз. И куда подевались? Я же многое могу, чудаки! Я теперь в министерстве работаю. Тогда, в Брюсселе, во время выставки, я наскочил на вашего… Потеха! Он меня здорово выручил. Что ж, ваше здоровье! Как называть, извините?
— Не в том дело, как называть. Никак не называйте. Дело в том, что меня просили напомнить вам…
— Да я-то помню. А вот у вас у самих народ, видимо, забывчивый. Хотя бы сотенку-другую подкинули. Валютой, конечно. Сейчас у нас в Москве на валюту, что пожелаешь, можно купить. Валюта в большом ходу.
— Меня как раз и просили напомнить: будьте готовы к выполнению заданий. Скоро понадобитесь. И валюта тогда будет, все будет.
— Будет! Будет! Одни обещания. А мне сейчас бы авансик. На валюту сигаретки какие американские отламывают, виски прямо из Шотландии, джин, ботинки высшего класса, отрезы на костюм… Зайдешь, руки чешутся. Как за границей. Тогда, в Брюсселе, помню… Вы скажите им, гражданин, я готов. Но только прямо заявляю: по дешевке от меня не получите ничего. Это же риск! А риск должен компенсироваться на полную катушку. У вас есть при себе монета? Вы уполномоченный?
— Нет, и никакой монеты пока нет. Я уполномочен только предупредить вас.
— Как знаете. Была бы монета, завтра бы притащил вам для образчика то, чем располагаю. Наше министерство… заводы… такое сооружают, вы бы пальчики облизали, увидав… Неужели у вас не найдется хотя бы с полсотенки долларов?
Клаубергу надо было уходить. Просьбу коллеги он выполнил, на большее же никем не уполномочен, да это большее уже сопряжено с опасностью. Но он не уходил: молодой русский крепыш его заинтересовал.
— Слушайте, — сказал Клауберг, — мне кажется, что вы не совсем донимаете всю серьезность того, что вы сейчас собой представляете, и судите об этом излишне легко. Вы агент другого государства, вы сознаете это?
— Я вижу, что другое государство этого не сознает, а я-то сознаю. Может быть, вы думаете, что я со всеми так откровенен, как с вами? Ну нет, я язык за зубами держать умею. О том, как меня засыпали тогда, в Брюсселе, ни одна душа не узнала. Я, как говорится, рта не раскрыл по этому поводу. Если бы не ваш человек, погорел бы я тогда крепко. Вы, может быть, знаете, а может быть, и не знаете, я же тогда на девках накололся. Вроде бы русские, завели к себе, такой вечерок закатили. Я гуляю, думаю: вот добрые души! А уходить стал — плати монету! И такую суммочку загнули! У нас на всю группу столько валюты не было, сколько они с меня потребовали. А нет, говорят, полицию позовем, в суд дело пойдет, отрабатывать будешь. И вот ваш тот выручил, ссудил, сколько надо было. По гроб не забуду. И дурень же он, говоря откровенно. «Услуга за услугу!» А услуг никаких и по сей день не требуют. Удивляюсь.
— Ну и радовались бы, — неожиданно для себя сказал Клауберг. — Чего вам в петлю-то лезть, шею-то подставлять?
— Если умненько себя вести, ни в какую петлю не попадешь. Это раз. Во-вторых, у нас сейчас совсем уже не так, как было. Это при культе — бац и в петлю. А сейчас!.. Ну дадут сколько-то лет… Я, видите, не старый — вернусь еще в полных силах. Важно, чтобы оплатили как следует. Чтобы успеть погулять.
— А у вас никаких счетов с Советской властью нет случайно? — спросил Клауберг.
— То есть?
— Ну, может быть, ваши родители были репрессированы? Может быть, они из бывших, как у вас принято говорить? Может быть…
— Обыкновенные у меня родители, — не дал досказать хозяин квартиры. — Отец в обществе слепых работает, он слепой — с войны, щетки делает. Мать его бросила. Сейчас буфетчицей в гостинице. Никто их ни когда не репрессировал, и нет у меня никаких счетов ни с какой властью. А платили бы валютой, я бы лично любую власть — во как! — обожал.
— Так почему же вы…
— Готов шпионить-то? Это хотите спросить, да? Ну ведь я еще не шпионил. И не знаю, как оно пойдет на деле. Как, словом, платить будете.
— Что ж, желаю успеха! Ждите, вот-вот понадобитесь. — Клауберг пожал руку молодому сотруднику заведения в Пуллахе и ушел.
На улице он еще долго раздумывал об этом человеке. Это был особо ценный сотрудник. Вернее, мог бы стать таковым. Очень жаль, что где-то упускают возможность использовать его. Ценность таких людей заключается в том, что они превыше всего любят деньги. Те, которые «имеют счеты», далеко не всегда надежны. Сегодня у них «счеты», завтра что-то произошло — и «счетов» нет. Те импульсивны, неуравновешенны, злобны, недостаточно расчетливы. А вот эти, такие, которые за деньги, они настоящий деловой народ. Ты ему монету — он тебе товар. Братия браунов и россов, пожалуй, находится на верном пути, расшатывая устои советской морали. Здоровенный этот малый — прямой продукт их деятельности. Лет двадцать — тридцать назад в России такого, пожалуй, было бы
