четвертей хлеба, не считая овса… Вы не смотрите, что он так одет: скряга!
А второй, долговязый, все время советует барину хлеб не продавать, потому что пшеница будет в цене. Лучше весь хлеб приберечь до зимы.
— Оце добре дiло! — повторяет барин, раз за разом опрокидывает рюмку и, закусывая, будто с голодухи, отдувается губами и носом. После еды долговязый мне говорит:
— Теперь можете потолковать с барином о вашем деле…
Сели мы с ним в уголок, и я разговорился, — сам не знаю, откуда что взялось! Я объяснил ему, как важно каждому человеку штрафоваться, будь он хотя бы богат, как Крез. «Наоборот, чем богаче человек, тем, — говорю я, — нужнее, чтобы он заштрафовался, потому что богатому, когда он на старости лет теряет свои капиталы, в тысячу раз хуже, чем бедняку. Бедняк, — говорю я, — свыкся со своей нищетой, а богатый, если останется, упаcи бог, без денег, хуже, чем покойник! Як написано у нас, — говорю я ему, — «Они хошув кимес“, — значит: бедный хуже, як мертвый. А потому, — говорю я, — ваше благородье, заштрафируйте соби от смерти, — через сто двадцать лет, — на десять тысяч!!!»
— Оце добре дiло! — отвечает барин и отдувается, как кузнечный мех.
Чувствую, что желание говорить разгорелось во мне со страшной силой, хочу продолжать, но долговязый обращается ко мне:
— Довольно звонить! Доставайте бумагу, нарисуйте что требуется…
Одноглазый подает мне чернила и перо, и я проделываю все, что полагается. А когда дошло до подписи, мой барин, бедняга, здорово попотел, пока изобразил свое имя. Потом мы пошли с ним к доктору, чтобы тот его осмотрел, я получил задаток, выдал квитанцию и — дело сделано.
Пришел под вечер в заезжий дом в хорошем настроении, заказал ужин. Хозяин спрашивает:
— Что у вас хорошего?
— Ничего особенного.
— Можно вас поздравить?
— А с чем? — спрашиваю я.
— С дельцем, которое вы тут обделали…
— С каким дельцем? — прикидываюсь я дурачком.
— С барином! — говорит он.
— С каким барином?
— С толстым барином…
— А откуда, — спрашиваю, — вы знаете, что я сделал дело с барином?
— Это такой же барин, — говорит он, — как я жена раввина…
— А кто же он такой?
— Свинья рогатая! — говорит хозяин и смеется мне прямо в лицо.
Тогда я подсел к нему и стал спрашивать, умолять, чтобы он мне сказал, что значит «свинья рогатая», и откуда он знает, где я был и что я делал?
Словом, он, по–видимому, понял, что я тут ни сном, ни духом не виноват. Пожалел он меня, заперся со мной в отдельной комнате и стал рассказывать о моих компаньонах такие вещи, что у меня волосы дыбом встали. Оказывается, что эти двое — просто жулики, бандиты, каких свет не видал.
— Они, — говорит он, — за свою жизнь столько уголовных дел совершили, что если бы их поймали, то отправили бы невесть куда… Их счастье, что каждый раз они выставляют вместо себя кого–нибудь третьего, а сами остаются в стороне… Этот барин, которого они вам представили, как богатого молдаванина, всего–навсего простой «лапацон», пьянчуга, каких мало, а тот, кого вы заштрафовали, — либо готовится богу душу отдать, либо давно уже у господа бога в раю… Понимаете, чем это пахнет?
У меня душа в пятки ушла! Мне только того и недоставало, как попасть надолго в тюрьму! Я не стал откладывать, тут же побежал на станцию, чтобы удрать, куда глаза глядят. Я даже видеться не пожелал больше с моими типами. Пусть они провалятся сквозь землю со своим барином, со всей Бессарабией и со всем этим штрафованием людей от смерти, которое может привести к несчастью… Дай бог лучших дел! Прибыть бы мне благополучно на место. Но так как я собираюсь в дальний путь, то пишу тебе кратко. Даст бог, из Гамбурга напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Привет милым деткам. Дай им бог здоровья и сил и дай бог свидеться при более веселых обстоятельствах! Привет тестю, и теще, и каждому в отдельности.
Твой супруг Менахем–Мендл.
Главное забыл! Я совсем забыл написать тебе, куда я еду. Дорогая моя жена, я еду в Америку. Не один, — целая компания едет. То есть едем мы, собственно, в Гамбург, а уж оттуда в Америку. Почему в Америку? Потому что в Америке, говорят, неплохо живется. Золото, говорят, там на улицах валяется. Деньги там считают на доллары, а люди там в большом почете: червонец — человек! А уж о евреях и говорить не приходится, — они там в ступе на самом верху… Все меня обнадеживают, что в Америке я, с божьей помощью, буду процветать! Весь мир едет в Америку, потому что здесь делать нечего. Совсем нечего! Кончились все дела. А уж если все едут, почему же мне не ехать? Чем я рискую? Но только ты не огорчайся, дорогая моя, и не подумай обо мне дурного! Поверь моему слову, что я, упаси бог, не забуду ни тебя, ни наших деток, дай им бог здоровья! Я буду трудиться день и ночь, никакой работы не испугаюсь, и как только господь мне поможет и мне повезет, а мне обязательно повезет, я в этом уверен так же, как и в том, что сейчас день на белом свете, — я пришлю шифскарты[58] для тебя и для детей, заберу вас сюда, и будешь ты у меня жить в почете, как графиня, все самое лучшее доставлю тебе, пылинке не дам на тебя упасть. Да и пора уже, право, чтобы и ты пожила в свое удовольствие! Только не горевать и не принимать близко к сердцу, — ибо велик наш бог!..
Тот же.
Конец шестой книги
1900 — 1907
