На этот раз она издала язвительный лающий смешок.
— Почему? Да потому что кредит доверия исчерпан. Эта ошибка была последней.
— Ты не понимаешь, Беверли. Ошибается Гомер, а не ты. Убийца не Пендред.
Она не поверила собственным ушам. Это звучало невероятно.
— Но это же чушь! Ты вспомни только, что он сделал с Еленой.
По лицу Айзенменгера пробежало быстрое облачко, но Беверли все же успела его заметить. Однако, не дав ей осмыслить сказанное, Айзенменгер продолжил:
— Я думаю, что потрясение, вызванное арестом, допросом, а затем и охотой на него, привело к обострению латентной шизофрении. К тому же мне кажется… — он бросил на Елену несколько нервный взгляд, — что у него были все основания остановить свой выбор на Елене.
Он говорил, а Беверли судорожно пыталась понять, что он имеет в виду. И лишь когда в разговор вмешалась Елена, до нее начало кое-что доходить.
— Джон считает, что Мартин влюбился в меня.
— Значит, это было проявлением любви? — изумленно подняв брови, осведомилась Беверли.
Айзенменгер пожал плечами:
— Все зависит от конкретного вида психического заболевания.
Но у Беверли это не укладывалось в голове.
— Никто не сможет убедить присяжных в том, что Пендред не совершал этих убийств, после того, что он собирался сделать с Еленой.
Однако на Айзенменгера ее слова не произвели впечатления.
— Он не убивал ни Дженни Мюир, ни Патрика Уилмса, ни Уилсона Милроя. Я это знаю. Я в этом убедился на основании методики вскрытий.
Он наклонился ближе. Вероятно, это движение причинило ему боль, потому что он моргнул, но голос его остался ровным и спокойным.
— Кроме этого, я знаю, что он не совершал этих убийств, потому что знаю, кто их совершил на самом деле.
И тут Беверли поверила.
— Вот он. — Елена слегка подтолкнула локтем Айзенменгера, который сидел, углубившись в кроссворд, — заполнять клетки с перевязанной рукой было непросто, но, похоже, это его не волновало. Он поднял голову и увидел, как Бенс-Джонс залезает в свою огромную машину — на расстоянии толстые стекла его очков казались световыми дисками, отражавшими свет утреннего солнца. Айзенменгер и Елена проводили взглядом его машину.
— Ну? — посмотрела Елена на Айзенменгера.
— Пошли, — со вздохом ответил он.
Она взяла портфель и поднялась со скамейки.
— В чем дело? — спросила она, стоя на дорожке, испещренной пятнами света.
— Боюсь, это не поможет, — ответил он, глядя на нее снизу вверх.
— Но это ведь была твоя идея.
— Только потому, что я не мог придумать ничего лучше. — Айзенменгер встал.
— Но ты же не отдал это полиции, — заметила она, когда они уже двинулись вперед. — Тогда логично было бы отдать.
Айзенменгер фыркнул:
— Гомера не интересует то, чем занимаемся мы. Мы впустую потратили бы время.
Перед входом в дом располагались изящные кованые ворота, на лужайке стояли скульптуры. Справа виднелась площадка для игры в крокет.
— Нет, — продолжил Айзенменгер. — Наша единственная надежда в том, чтобы отыскать слабое место. Гомер станет слушать нас только в том случае, если мы сможем подтвердить свои слова какими-нибудь уликами.
— И ты считаешь, что так мы сумеем их добыть?
— Я уже сказал, что ничего другого мне в голову не пришло, — ответил Айзенменгер, когда они подошли к широкой ярко-синей двери и Елена нажала на звонок.
Дверь довольно долго не открывали, а затем на пороге возникла растрепанная Виктория Бенс-Джонс, закутанная в мужской халат. Лицо у нее было помятым и заспанным, но за этими временными недостатками проглядывали дефекты куда как более разрушительные.
И Елена решила, что вид у нее испуганный и затравленный.
— Привет, Виктория! Можно войти?
И, не дожидаясь ответа, Айзенменгер прошел в дом; если Виктория и собиралась возразить, эта наступательная тактика оставила ее ни с чем и ей пришлось смириться с вторжением.
— Джон! — выдохнула она и добавила, уже глядя ему в спину: — Конечно. — Взгляд ее переместился на Елену, которая, вежливо улыбнувшись, проследовала за Айзенменгером.
Тот, проигнорировав гостиную, тут же направился вглубь дома в поисках кухни. Обнаруженное им помещение было огромным, являясь пародией на самые роскошные кухни мира. Круглый дубовый стол, будучи вынесенным на лужайку, видневшуюся из окна, вполне мог бы служить посадочной площадкой для вертолета.
И именно за эту мерцающую матовую столешницу Айзенменгер и уселся, не дожидаясь приглашения. Елена, вошедшая на кухню вслед за ним, видела, что он нервничает, однако для большинства наблюдателей это осталось бы незамеченным.
Виктория, похоже, совершенно не удивилась тому, что Айзенменгер так свободно распоряжается в ее доме, — она производила впечатление человека, совершенно утратившего способность удивляться чему бы то ни было. Елена устроилась рядом с Айзенменгером, а Виктория осталась стоять с отстраненным видом.
— Виктория, это моя коллега Елена Флеминг.
Что соответствовало действительности, хотя и не в полной мере.
— Думаю, нам настало время поговорить.
Виктория нахмурилась с видом не до конца проснувшегося или потерявшего ориентир человека.
— Твоя рука. Что случилось? — спросила она.
— Случайно порезался ножом, — пробормотал в ответ Айзенменгер.
— Вы уже два месяца не работаете по причине стресса, — вступила Елена. — А что с вами произошло?
Этот вопрос явно обескуражил Викторию, словно сам факт того, что он был задан, ставил под сомнение ее болезнь.
— Что вы имеете в виду?
Елена тут же вернула этот вопрос обратно:
— Я имею в виду, что два месяца в состоянии стресса — это очень серьезно. Что же стало причиной такого состояния?
Айзенменгер уже встречался с подобной реакцией: если вы не хотите отвечать на вопрос, углубитесь в суть и обратитесь к его подтексту.
— А какое вы имеете право задавать мне этот вопрос?
Айзенменгер не мог не отметить возмущения, с которым это было сказано.
— Виктория, погибли уже три человека, — промолвил он.
Она открыла рот, и он заметил единственную золотую коронку — слева, на нижнем малом коренном зубе. Он отметил, что она утратила для него привлекательность.
— А какое это имеет отношение ко мне? — после некоторого колебания осведомилась она.
Айзенменгер улыбнулся, Елена же сохраняла невозмутимость.
