том, где находится, откуда пришел и куда ему идти. Шорох близился, перекатывал кости, ласкал, целуя тысячами бледных пальцев.
Он остановился — заставил себя остановиться, хотя вся сущность, вся суть вопила бежать, бежать, бежать!.. Глубоко вдохнул, выдохнул на несколько счетов. И еще раз. И — еще.
Наклонил голову, сдавленно застонал от остро пронзившего страха и побежал ему навстречу.
Потом лишь понял, что это его и спасло.
Прочие бесшумно, безмолвно, бездумно мчались прочь, а Третий всегда пер против шерсти. Налетевшая из темноты волна опрокинула его, обрушила на спину и протащила, и он увидел ее испод, бледное рыхлое брюхо, лица и пальца, рты, открытые в пении-пене прибоя, зажмуренные глаза-ракушки…
Задохнулся, рывком обернулся на живот, подтянул ноги и побежал дальше. Волна длилась и длилась, трогала его, ласкала, а он только мотал головой, оглохнув от прибойного унылого вопля.
Где ей исток?!
Рванул из волос острый гребень резака.
Первого выскочившего навстречу стража он хлестнул резаком по шее. Не останавливая бег, подсек второго, ткнул зубьями в сердце третьего и, обернувшись, припав на колено, проткнул горло лежащего на земле четвертого. Тот выгнулся, хапнул окровавленным ртом воздух и умер. Они не ждали его. Никого — с той стороны.
Юга застыл, прислушиваясь.
Прочих разведчиков не было видно.
Потом, прошептал Юга для себя, потом.
Один гребень он уже потратил — тот так и остался торчать в глотке стража, сел так крепко, будто пустил корни. Может, и пустил.
Юга перестал озираться, остановился, как вкопанный — увидел.
Установка. Тонкое наведение, управление полонянницей-Паволокой. Живая она, значит, живое существо, на строгом поводке?
Юга растер пальцами виски, зажмурился. Думай, мысленно стегнул себя, думай. Таволга бы сказал, что делать. Но не было его рядом, следовало решать самому.
Он не знал, сколько у него в запасе. Больше никто из темноты не кидался, но рано-поздно смекнут, что стражей положили. Установка стояла, блестя тугими боками, походила на пузатую бочку о трех ногах. Венчали ее тонкие, в стороны тянущиеся жесткие усы. Между усами посверкивали нити как бы паутины в крупной росе. Третий прищурился, лихорадочно соображая.
Что-то подобное встречал он на станции Ивановых.
Решившись, Третий взобрался по короткой приставной лестнице к паутине. Осторожно дотронулся.
Как оказался на земле, не понял. Сердце билось под языком, Юга содрогнулся и его вырвало. От боли перед глазами побелело.
Фаза, сказали бы Ивановы.
Далекие окрики на гортанном наречии он разобрал едва-едва, в уши словно корпии натолкали. Заметили прорыв, ага. Быстрее, нужно быстрее.
Подняться удалось не сразу, руки и ноги дрожали, как будто его ночь напролет мотали по кругу. Юга торопился.
Разломать к Лутовым ебеням, решил. Испортить так, чтобы проще на свалку, чем восстанавливать.
К паутине Юга больше не полез. Шерл волной объял основание установки. Потянул из земли. Юга отступил, контролируя натяжение. Когда ударило под лопатку, качнулся, но удержался на ногах. Доспехи Третьих сберегли — в который раз. Сразу переключиться не сумел; вот сгребли сзади, Юга зарычал, установка выскочила из земли, упала на бок, покатилась грузно, шипя и роняя искры, кого-то зашибла в темноте… Ему тут же сунули в лицо чем-то тяжелым, похожим на бронированный кулак.
Потащили, а он все не мог собраться, чтобы дать достойный отпор.
Когда схватили за подбородок, укусил соленые пальцы. Вновь словил по лицу; вздернули, кому-то показывая, рассматривая… Мазнул глаза свет — чтобы лучше тебя видеть, ласково сказал голос Ррата в голове.
Юга вздрогнул. Знал он эту заминку: страх отступал, когда люди его видели. Красота забивала зрение, похоть туманила разум. Воевать со стояком непросто даже стоикам.
Третий откинул голову, обежал глазами обступивших его людей, примериваясь…
И тут противники его вновь закричали, но в крике их на сей раз не было торжества.
Паволока вернулась, понял Юга. Не было больше установки, а были бывшие тюремщики, ныне — добыча. Его отшвырнули, бросили ей в лицо, словно желая откупиться; она перемахнула его, как лань камень, и обрушилась на убегающих людей.
Третий вытер рот, сплюнул. Вытащил из волос два резака. Выдохнул, потряс руками, собираясь. Паволока натешится, наиграется и вернется — она соберет всех. И пойдет дальше, к лагерю. Туда ее точно пускать нельзя.
Прикрыл глаза, выбирая танец. Такой, чтобы лег, сплелся с черными зубастыми гребнями в руках его; с землей, запекшейся от крови; с вылинявшей до зелени луной; с корнями Лагеря; с корабеллами, стоящими на границе… Услышал приближение. На сей раз она не спешила, шла медленно, волоча длинное сытое тело.
Паволока осязала его, но понять не могла, отчего он не бежит.
Юга выставил руку, чувствуя, как начинает втягивать окружающее в танец. Паволока остановилась.
— Я не человек, чтобы бежать от тебя, — проговорил Юга голосом, стиснутым руслом боли. — Я не Второй, чтобы приручать. Я просто убью тебя, тварь.
Паволока — попятилась. Подалась назад — первый раз за свою жизнь; но сбежать не успела.
***
Возвращение в Пасть Юга запомнил едва.
Ждал упреков, горьких слов, но Осот слушал молча. Лицо его совсем почернело, а прочие пластуны помалкивали.
— Я прикончил тварь. — Повторил Юга в тишине, распустившейся цветком темного цвета. — Я прикончил тварь. Но… Ай, да что говорить, не вернешь…
Хотел отвернуться, но Осот положил руку ему на плечо, слегка надавил пальцами:
— Спасибо, Юга. — Проговорил ровным, твердым голосом. — Ты все сделал правильно. Таволга знал, что ты справишься. Ступай. Отдохни.
Отошел, пряча лицо.
Юга молча вышел.
***
Саднило и давило на ребра — точно как в том видении. Юга крутил в пальцах эдр, игрушку Второго. Тот давно не брал ее в руки, предпочитал маску.
Третий вспоминал. В последний раз через такое он проволакивал себя, когда Гаер рассказал о смерти матери. Но тогда Выпь был рядом. А теперь — будто не он.
Темно, думал Юга. Темно мне.
— Так Паволоку ты точно убил? Жаль. Чудное существо было.
Юга поднял голову, ответил длинным взглядом.
— Да что с тобой? Ты так печешься о тварях, что забываешь о людях! О людях, Выпь! Выпь!
Второй не откликался. Стоял, прямой, строгий, и маска на лице сидела. Плоское медное лицо.
— Манучер, — процедил Юга.
Позвоночник натянуло от ненависти.
Медное лицо повернулось к нему.
Третий рывком поднялся, приблизился в два шага и, ни слова не говоря, ухватил маску, силясь сдернуть. Отворить настоящее.
В ответ край личины резанул пальцы — как укусил — а Манучер быстро, жестко, поймал его запястье. Глаза в дырах маски были незнакомые. Золотые. Злые.
Юга выдохнул и двинул коленом — в бедро.
