пробежали вдоль красного брандмауэра, Никита подсадил Доната, взобрался на забор, тяжело свалился на дощатую помойную яму. Вспугнув пискнувшую птицу, они через заросли крапивы и репейника выскочили в переулок. Здесь криков не было слышно. Обирая с брюк колючий репей, они отдышались, медленно пошли.
— В центре города… На глазах у всех… И полиция знает… Стадо зверей… Перестрелять их… — тяжело дыша, говорил гимназист.
Потом они долго сидели в прохладном полутёмном амбаре, Донат непонятно объяснял, почему царю нужны погромы, рассказывал о каком–то Бейлисе и о Мултанском процессе, восхищался писателем Короленко. А Никита думал о погроме черносотенцев: «Это жулики, человеческое отребье, золоторотцы; это не люди…»
Бороданов встретил его испуганно, сказал: был Сапега, да не один — все пьяные; среди них — переодетые полицейские.
Играя стеклянным панским глазом с карей радужной оболочкой, Никита слушал директора, возмущался: «И управы на них не найдёшь…»
— Ты вот что, — сказал Бороданов, — жалко мне, а поезжай… Доберутся они до тебя здесь… Спасибо тебе, поработал у меня… Хороший ты парень… А денег я тебе дам…
Никита уехал, и с этого дня жизнь его закрутилась, как в калейдоскопе.
В Одессе он попал в чемпионат македонца Маврокордато. Тот поставил ему условие — лечь под него. Никита отказался. Тогда Маврокордато заявил:
— Ты бороться не будешь.
Когда борцов вызвали на парад, Никита тоже вышел. Маврокордато, стоявший головным в шеренге, посмотрел на него зло и что–то шепнул арбитру.
Арбитр начал представлять борцов:
— Чемпион мира, непобедимый геркулес Маврокордато!
— Чемпион Европы — Ламберг!..
Когда очередь дошла до Никиты, пропустил его, объявив стоявшего за ним.
Никита сделал шаг вперёд, поклонился публике и представился:
— Никита Сарафанников. Вятка.
Имя его вызвало в цирке овацию — город был большой, и любители читали коверзневские очерки.
В раздевалке, улыбаясь, Никита добродушно спросил хозяина чемпионата:
— Разве бы публика поверила вашей победе надо мной?
Маврокордато сжал кулаки, крикнул:
— Не пущу! Я хозяин!
Никита спокойно пожал плечами:
— Если не пустите, я выйду на арену и разоблачу вас.
Грек засопел, сказал отрывисто:
— Борись. В бур. Когда очередь дойдёт до меня — уезжай.
Никита уговаривал борцов:
— Дураки, он же слабее вас. Зачем ложитесь?
Они сердились:
— Тебе хорошо — взял и уехал. Тебя в какой угодно чемпионат примут. А нам есть–пить надо.
— А мы, давайте, все откажемся. Один он против нас не попрёт, — предлагал Никита.
— Нет, ты нас не уговаривай. Это тебе одному выгодно.
«Глупые, — думал он, жалея их. — Вам бы сюда Локоткова с Донатом, они бы всё объяснили».
Все схватки он выигрывал без труда, но когда очередь дошла до борьбы с хозяином, атлеты потребовали от Никиты:
— Если не хочешь проигрывать — не борись, уезжай. А то у нас не будет сборов, Маврокордато прогонит нас. Уезжай.
Никита понял, что так и случится. Скрепя сердце, уехал. Боролся в Киеве, Харькове, в маленьких городках. Везде занимал первое место. О нём писали в газетах. Но составы чемпионатов были слабые, он почти не встречал никого из петербургских и московских борцов. Труднее всего оказалось в Казани, в цирке Соболевского, но и там он получил первый приз. В Саратове, в цирке Фарух, его не взял в чемпионат арбитр. Борьба там проходила с помпой, в цирке не было свободных мест, афиши трубили о том, что состязание идёт на приз в две с половиной тысячи франков и что чемпионат организован «известным спортсменом–членом английского атлетического общества–клуба «Унион — Старт» Лери под управлением фон‑Вальтера до приезда Лери». Фон — Вальтер оказался известным Никите по Петербургу борцом Ковалёвым; а никакого Лери, конечно, в природе не существовало.
Никита вышел на арену во время парада и бросил вызов всей труппе.
Арбитр не принял вызова, сославшись на то, что для этого нужно разрешение полицмейстера. Когда Никита начал настаивать, появились два «фараона» и увели его с манежа. В участке он получил предписание покинуть Саратов в двадцать четыре часа.
Борца, под охраной конного полицейского, отправили на вокзал. В дороге Никита скрутил полицейскому руки, связал ноги лошади и забросил её на крышу дровяника. А сам на маленьком пароходишке уехал в Бузулук. Там работал цирк Коромыслова, того самого Коромыслова, у которого в Вятке Никита познакомился с Верзилиным. Управляющий Коромыслова — вертлявый человечек с чёрными усиками колечком, Синицын — встретил Никиту с распростёртыми объятиями. Они заключили контракт, и дело было только за подписью хозяина. Но в кабинете Коромыслова Никита неожиданно отказался от выступлений.
Подбрасывая на ладони радужный стеклянный шарик, когда–то заменявший пану Сапеге глаз, Никита сказал коротко: «Не буду», и ушёл из цирка. Ни Коромыслов, ни Синицын не могли догадаться, почему Никита не пожелал бороться у черносотенца — на лацкане директорского сюртука хвастливо красовался такой же значок, какой был у пана, — серебрушка на трёхцветной ленточке.
Вернувшись в Саратов, он узнал, что весь город взахлёб говорит о связанном полицейском и его лошади, заброшенной приезжим силачом на крышу. Услыхав эти разговоры, он подобру–поздорову поторопился уехать в Царицын. Там он освоил два новых номера — лежал под платформой, по которой проезжал автомобиль, и изображал из себя покойника, закопанного на метровую глубину. Потом он побывал ещё в ряде городов, участвуя в небольших чемпионатах и везде завоёвывая первые призы.
Но ему не хватало настоящей борьбы, и вот он решил ехать в Москву.
51
То, что Нина испытала, когда сын начал сосать её маленькую набухшую грудь, ни с чем нельзя было сравнить. Нежные иголочки прошлись по позвоночнику и добрались до кончиков пальцев. Она рассмеялась счастливым смехом.
Когда подошёл Коверзнев, взглянула на него благодарно, откинула кружевной уголок тонкой батистовой пелёнки, похвасталась заснувшим ребёнком.
Рассматривая малыша, Коверзнев спросил растроганно:
— Ну, как ты себя чувствуешь?
— О, превосходно, — улыбнулась она и посмотрела на него сияющими глазами из–под чёрных длинных ресниц.
— Слава богу. Я так беспокоился…
— Спасибо тебе, ты хороший.
— Ну что ты. Любой бы сделал то же самое.
— Наклонись, я поцелую тебя.
— Я не стою этого…
— Садись в кресло. Посмотри на нас с сыном.
— Он богатырь.
— Одиннадцать с половиной фунтов!
— Да. Доктор удивлён, что ты была таким молодцом.
— Это было совсем не трудно. Только страшно.
— Ну, теперь всё позади.
— О, ради этого можно согласиться на большее.
— У тебя чудесный сын.
— Знаешь, вот перед тем, как ты пришёл сюда, я лежала и думала, что счастье — в ребёнке.
— Я думаю, ты права.
— Ради этого, видимо, и живут люди на земле.
— Да.
— Слава, красивые платья и
