Кропотливая работа мне на пользу. Занятая делом, я не извожу себя непрерывно мучительными думами, хотя мозг подсознательно все равно анализирует информацию. Это – туда, это – сюда, и постепенно что-то прояснится. Мама. Саймон.
Кит.
Боже, какой же ненавистью пылало ее лицо при нашем с ней расставании! Может, и зря я перед ней исповедалась во всех своих грехах. Может, не нужно ей было знать все прямо сейчас. С другой стороны, если я хочу наладить отношения с сестрой, нас больше не должна разделять никакая ложь. Я за свою жизнь столько налгала, на тысячу лет хватит.
Из-за музыки я не слышу прихода Саймона. Замечаю его лишь тогда, когда он появляется в дверях. При виде мужа сердце мое мгновенно замирает. Я люблю его беззаветно, будто он создан специально для меня. Взгляд у него тусклый, плечи чуть опущены, как у Атланта, словно он держит на них весь белый свет.
– Мы можем поговорить?
Тон у него невыразительный, но я вскакиваю на ноги.
– Конечно. Может, спустимся вниз и выпьем чаю?
– Хорошо. – Он не входит в комнату, чтобы поцеловать меня, и, когда мы идем вниз, старается ко мне не прикасаться.
– Как дети?
– Нормально. Думают, что ты у подруги. Серфингом занималась?
– Да. Ездила в Пиху. Волны были великолепные.
Непринужденного разговора не получается: мы оба зажаты, как в тисках. Пока я ставлю греться чайник и достаю чашки, Саймон грузно усаживается за маленький столик.
– Странная комната, ты не находишь?
– Да уж. Зачем Хелен сделала ее такой? С ее деньгами интерьер можно было бы оформить куда интереснее. К чему этот мрачный зеленый цвет? – Саймон качает головой, и я вижу, что он изнурен. – Как ты себя чувствуешь?
– Плохо, Мари. Паршиво. Как будто меня выпотрошили.
Я опускаю голову.
– Мне очень жаль. Это было глупо, но я действительно думала, что мое прошлое останется в прошлом.
– Господи.
– Ты готов меня выслушать? – Я надеюсь, что Саймон воспримет мой рассказ лучше, чем Кит.
– Пожалуй.
И я рассказываю. Рассказываю все без утайки. Про «Эдем», Кит и Дилана на берегу. Про то, как в детстве мы были предоставлены самим себе, и про надругательство. Про то, какой распущенной я была и как рано пристрастилась к алкоголю. Рассказываю про аборт и про Дилана. Про наши с ним странные отношения: он был мне одновременно и возлюбленный, и брат, и наставник. В общем, беда, а не отношения.
И все же.
– Мы с Кит очень его любили. Однажды он ворвался в нашу жизнь, а потом так же внезапно из нее выпал.
– Почему же ты раньше мне не рассказала? На каком-то этапе нашей жизни?
Я не смотрю на него.
– Не знаю. Наверно… думала, что ты меня разлюбишь, если все узнаешь.
– Почему? – качает он головой. – Почему ты решила, что я тебя разлюблю, если ты расскажешь о своем прошлом?
Я с трудом сдерживаю слезы.
– Дело не в тебе, Саймон. Меня мучил стыд. Дилан покончил с собой из-за меня. Я вычеркнула из своей жизни сестру. Сымитировала собственную смерть. – Я на время умолкаю, прижимая ладони к ногам. – Я не могла гордиться той женщиной, которую похоронила.
– О, Мари. Неужели, по-твоему, я настолько узколобый? – Он по-прежнему горбится. Глотнув чаю, отодвигает чашку. – Мари, мне жаль, что с тобой все это произошло. Так никто не должен жить.
Я откидываюсь в кресле и жду.
– Все эти годы ты мне лгала. Я не могу этого простить. У тебя была масса возможностей открыть мне всю правду о себе, а ты ни одной не воспользовалась.
У меня сжимается сердце.
– Я велю своему адвокату составить соглашение. Детей поделим, подумаем, как это лучше устроить. Мне останется дом в Девонпорте, тебе – этот.
Я смотрю на мужа долгим-долгим взглядом.
– Саймон, ты это серьезно?
– Ну да, конечно.
– Значит, ты вдвойне глупец. – Я встаю, обхожу столик, заставляю его сесть прямо, затем усаживаюсь к нему на колени, лицом к лицу, и беру его за плечи. – Наша жизнь – это великое счастье.
– Было счастье, да прошло. – Он сердит и подавлен, но меня не отталкивает, что я расцениваю как добрый знак.
Мои руки лежат у него на плечах. Я переношу их на его лицо.
– Саймон, я сполна расплатилась за свои грехи, с лихвой. Когда жизнь предоставила мне шанс измениться, я не раздумывая за него ухватилась. И посмотри на нас теперь, Саймон! Нужно быть законченным идиотом, чтобы в угоду своим моральным принципам отшвырнуть жену и разрушить собственную семью.
– Я тебя не отшвыриваю.
– А как еще это назвать? Если ты будешь бескомпромиссно стоять на своем, пострадают все. Вся наша семья – ты, я, дети. И вот это будет непростительная глупость.
Он отнимает мои ладони от своего лица.
– Мари, доверие – это самое главное. Если до сих пор ты мне лгала, разве смогу я верить тебе в дальнейшем?
Я вздыхаю. Страх когтями впивается в мое сердце. Но за прошедшие годы я стала женщиной, которая способна бороться за то хорошее, что есть в ее жизни. Стала женщиной, которая не убегает от проблем.
– Я не сказала ни слова неправды о том, что было в нашей жизни со дня нашего знакомства. Я лгала только о своем прошлом.
Он снова качает головой, пытается снять меня с колен.
– Нет. – Я крепче обнимаю его руками и ногами. – Мы не станем из-за этого рушить нашу семью. Мы этого не допустим. – Я стискиваю кулаки, держа их в его волосах над ушами. – Наша жизнь – не депрессивный викторианский роман, в котором женщина, наделавшая ошибок, неизбежно умирает ужасной смертью. Я – не Вероника Паркер, которая поплатилась за то, что хотела жить в свое удовольствие. Речь идет о нас с тобой. Мы полюбили друг друга с первого взгляда, и наша любовь никуда не делась.
В глазах Саймона снова собираются слезы.
– Я так зол на тебя.
– Знаю. И имеешь на то полное право. Злись. С этим мы справимся.
Он лишь крепче обнимает меня, и я знаю, что он плачет, пытаясь сохранять мужскую гордость.
– Ты можешь вернуться домой, но как раньше уже не будет.
– Хорошо. Я понимаю.
– Я не знаю, как с этим жить, – надтреснутым голосом произносит он.
– Я тоже. – Я допускаю и наихудший вариант. – Не исключено, что ты так и не сможешь меня простить.
– Боюсь, что, возможно, так и будет.
Я закрываю глаза.
– Саймон, я очень сильно тебя люблю. Сильнее я никого никогда не любила, пока не родились наши дети. Ты – солнце в моей вселенной, самое нормальное, что когда-либо случалось в моей жизни.
