Книга Солнечная пыль - Диего Дон Валенсия

Я вернулся в Валенсию. Жизнь вошла в привычную колею. Мы часто созванивались с мамой, она постоянно звала в гости, но у меня все время находились какие-то неотложные дела, и под этим предлогом я отказывался. А ведь я не работал в офисе от звонка до звонка и был вольной птицей. Бабушка Исидора, мать моего отца, оставила наследство – небольшое уютное шале в районе Патакона города Альборайи. В настоящее время это уже практически район Валенсии, расположенный в нескольких километрах к северу от кольцевой дороги. И я после смерти бабушки обосновался там. Помимо недвижимости, я получил крупную сумму денег, чему несказанно обрадовался. Мое творческое нутро всячески сопротивлялось однообразной работе в офисе, и этот небольшой, но все же капитал позволил вести более свободный образ жизни. И после окончания университета я подрабатывал в автомобильных изданиях чисто для своего удовольствия.

Мой отец постоянно проживал в Валенсии, в не самом благополучном районе Мальваросса. И я первым делом предложил ему перебраться в Альборайю. Но он уперся, заявив, что раз он тут родился и вырос, то тут и окончит свои дни. В принципе я его понимал. Есть своя прелесть в жизни на одном месте, ты знаешь каждый закоулок, тебе знакомы все пути для прогулок, все кафешки и магазинчики, а соседи – практически родные люди. Отец жил в обычном трехэтажном доме, построенном еще в середине прошлого века. Но когда получил свою часть наследства, то первым делом снял студию в стиле лофт, но в этом же районе. Это было небольшое по площади помещение, всего тридцать квадратных метров, зато с потолками в пять метров и огромными окнами. Отец перетащил туда все свои принадлежности художника и был безмерно счастлив, что может спокойно писать картины при отличном освещении и в полной тишине. И часто он оставался там ночевать, благо на антресолях имелось спальное место.

Всегда стройный, поджарый, подвижный, с черными блестящими глазами, длинными седыми волосами, обычно завязанными в высокий хвост, с белой аккуратной бородкой и усиками, предпочитающий этнический стиль в одежде, отец все еще привлекал внимание противоположного пола. После развода с моей мамой он так и не женился. Бабушка Исидора постоянно «воспитывала» его, пыталась образумить и без конца искала подходящих невест, но все было бесполезно. Ее сын Теодор больше всего на свете любил свободу и себя. Он был эгоистом до мозга костей, ставил свои желания превыше всего, а желал он многого, так как был жадным до жизни. И в какой-то момент поняв, что его призвание – живопись, бросил престижную работу банковского служащего и начал творить, считая, что основное для любого человека – это полное беззастенчивое самовыражение и нужно успеть сказать этому миру все, что «диктует тебе Господь Бог», ни больше, ни меньше. Женщин мой отец любил, но, как мне кажется, все его романы служили своего рода подпиткой творческого жара. Пылкость натуры я унаследовал от него, несомненно.

Бабушка Исидора была озабочена судьбой безалаберных сына и внука и беспрерывно нас поучала и наставляла на путь истинный. И мой отец со временем выработал беспроигрышную тактику: со всем соглашаться, этим на время успокаивая мать, но делать по-своему. Дедушка умер намного раньше ее, и всю свою любовь она изливала на нас. Часто это был невыносимый гнет. Но когда она умерла, я вдруг ощутил пустоту.

Наверное, в память о ней я стал более внимательным к Милагрос. Бабушка упорно и годами сватала нас. Дом девушки находился на противоположной стороне улицы от жилища Исидоры. Они были добрыми соседями, дружили семьями, часто ходили друг к другу в гости. Милагрос, можно сказать, выросла на глазах моей бабушки. И та считала, что лучшей жены мне не найти. И даже когда девушка уехала в Мадрид на учебу, Исидора не успокоилась и частенько говорила мне, какой я «болван, раз упустил такой цветок».

После возвращения из России я какое-то время был словно не в себе. Лара вошла в мою кровь, я мучился воспоминаниями, в распаленном воображении девушка виделась неземным ангелом, идеалом без каких-либо недостатков. Я отчего-то моментально забыл все неровности ее поведения, излишнюю нервозность, странное безразличие к правилам поведения. И помнил только то ощущение чистоты и нежности, которое всегда возникало внутри меня, если Лара находилась рядом. Ее лицо всплывало из памяти, глаза казались цвета индиго, волосы – золотыми, улыбка – волшебной. Но я понимал, что девушка будоражила меня своей юной прелестью, и, по сути, я совсем ее не знаю. Это немного отрезвляло, но затем снова и снова накатывали все те же сильные и непонятные эмоции. И хотелось все бросить и помчаться в Ростов‐на-Дону.

Осень в тот год была ласковой, море – шелковым. Пляж Патакона пользовался спросом, сюда приезжали жители Валенсии, и было полно туристов. Красивые загорелые девушки играли в пляжный волейбол, лежали на полотенцах, бродили по кромке воды. Чтобы напрочь выбросить из головы мысли о Ларе, я решил найти себе подружку и почти все дни проводил на пляже. Знакомился я всегда легко, а девушки охотно шли мне навстречу. Помогал фотоаппарат, красотки с удовольствием соглашались позировать на фоне моря. Если девушка мне нравилась, я договаривался о том, как отдать ей снимки. Мы встречались, я надеялся, что обоюдная симпатия перерастет во что-то большее. Но все ограничивалось банальным сексом на один-два раза. Со мной что-то произошло, и я после интимной близости терял всякий интерес к партнерше. Многие потом доставали звонками, обижались, присылали обидные СМС. Но я не обращал внимания и часто даже не мог вспомнить, кто это. Никогда у меня не было столько «одноразовых» подружек, как в ту осень.

Как-то я отправился на довольно удаленный пляж La Devesa. Именно там собираются нудисты. Что я хотел найти? Сейчас уже сам не знаю. Обнаженные тела на белом песке показались мне скорее асексуальными. Тогда я решил поснимать. Но как только я расчехлил фотоаппарат, ближайшие ко мне нудисты начали возмущаться и кидать в меня камешками.

– Или раздевайся, или убирайся! – услышал я гневный окрик позади себя и резко обернулся.

И тут же начал смеяться. Две полностью обнаженные девушки стояли в картинных позах и возмущенно на меня смотрели. Одна из них была Милагрос. Высокая, сухощавая, с узкими бедрами и маленькой грудью, она казалась подростком, хотя я знал, что она на три года старше меня. Черные густые волосы падали ей до лопаток, большие жгуче-черные глаза казались блестящими крупными маслинами.

– Ой, это ты! – быстро сказала она и тоже рассмеялась. – Не ожидала тебя здесь увидеть.

– Мили, познакомишь? – спросила ее подружка и кокетливо на меня глянула.

Я зацепился взглядом за ее густые каштановые волосы, слегка развевающиеся на ветерке и искрящиеся на солнце золотыми нитями. Девушка мне понравилась, ее энергия притягивала. Ее подвижное округлое лицо имело не совсем правильные черты, нос казался коротким, а губы слишком пухлыми, но это не портило ее красоту, наоборот, придавало индивидуальное очарование.