Эджерли-Холл в девяностые годы XVIII века построил Фрэнсис Джеймс Стэнли Эджерли — первый баронет в роду, получивший титул в 1785 году при короле Георге III. Проект дома был создан последователем известного архитектора Колена Кэмпбелла в неопалладианском стиле. Поместье получило название по имени владельца. История милости короля к Фрэнсису Эджерли была овеяна флером таинственности, часто приписываемой событиям совершенно обыденным. В книжный магазин Фрэнсиса на Патерностер-роу однажды зашел знатный господин, которым оказался сам Георг III. Он нашел в хозяине именно того собеседника и знатока книг, который ему был нужен. Фрэнсис стал советником короля и оставался им, пока последнего не одолела болезнь. Он сумел завоевать не только доверительную симпатию монарха, но и уважительное и благожелательное отношение премьер-министра Уильяма Питта-младшего, который особое внимание уделял издательскому делу и политике печати. Участие Фрэнсиса Эджерли в кампании об авторских правах еще более расположило к нему премьер-министра. Титул был пожалован. Род Эджерли отсчитывает свое зримое начало от саксонских Эгерлингов, заселявших в VIII–IX веках, восточный Норфолк. Земельные угодья, пожалованные баронету вместе с титулом, оказались теми самыми местами, на которых когда-то промышляли его предки — поставщики дичи к королевскому столу. Фамилия Эгерлингов потеряла германское и обрела английское звучание в XII веке, когда за семьей закрепились фермерские угодья, а мужчины из рода Эджерли стали регулярно пополнять королевское ополчение. На протяжении следующих четырех столетий род Эджерли переживал времена и благоденствия и испытаний, то почти исчезал, то вновь возрождался. К началу правления Тюдоров Эджерли добрались настолько благополучно, что один из них решил приобщиться к солидной городской торговле, открыв в Норидже лавку, а позже пристроив к ней столярную мастерскую. Через десять лет после коронации Елизаветы I Эджерли был назначен советником городского головы. Два столетия спустя Фрэнсис Эджерли вернулся на родные земли с титулом баронета и владельцем Эджерли-Холла. Его потомки обучали и просвещали, исследовали историю книг и библиотечное дело. Для того, чтобы упорядочить свое книжное собрание, Артур Эджерли в 1876 году побывал в Бостоне у Мелвилла Дьюи в Американской библиотечной ассоциации, а позже поступил в Колумбийскую школу библиотечного дела — первое в мире специализированное образовательное учреждение по подготовке библиотекарей. В двадцатом веке во время Второй мировой войны из всей семьи продолжателем рода оставался только дед Джима — Бернард Эджерли. После войны ему пришлось спасать Эджерли-Холл от разорения и библиотеку от распродажи. Он и Мэй — бабушка Джима, всеми силами противились перспективе распродажи земель, сдачи имения внаем и, тем более, перестройки дома под пансионат или гостиницу. Они выстояли в борьбе со временем и новой экономикой.
Эджерли-Холл располагался на северном берегу реки Венсум в двадцати милях от Нориджа. Его франтоватая новизна поначалу диссонировала с древностью рода его владельцев, чьи предки высадились в Восточной Англии, опередив Вильгельма Завоевателя. Спустя два столетия это перестали замечать. Защищенный с севера лесом, он смотрел высокими окнами в поля, разделенные рекой на два холмистых полукружия. Весной эти окна, казалось, прищуривались от солнца, с каждым днем все чаще заглядывающего в них. От дома к берегу реки, обрамленному ветлами, простирался газон. За рекой, возвышаясь один за другим, уходили вдаль покатые, покрытые штрихами пестрых трав, холмы. Справа над рекой изогнулся каменный мост, между ним и домом росла старинная липа.
На дальнем плане у самой линии горизонта темнел лес, а за ним угадывались в фиолетовой дымке силуэты синих холмов. Местные называли поле на том берегу «Жаворонковым», потому что небо над ним звенело все лето их песнями.
Джим хранил верную привязанность к своему дому, какую вряд ли можно было заподозрить в современном молодом человеке. Порой усадьба казалась ему чуть ли не смыслом его жизни. Библиотека в доме была для него больше, чем собрание книг или рабочий кабинет. Она была доком, куда он вставал на ремонт и обветривание после плавания по бурным лондонским водам. Можно сказать, что и родился он в этой библиотеке, если считать рождением пробуждение зрения, слуха, органов чувств и памяти. Первое воспоминание Джима — ему нет еще и года, он сидит на плече отца и слышит голос матери — веселый и ласковый: «Где наш домик?» Он уже знает где, оглядывается и смотрит на стену — там висит «домик» — гравюра с изображением Эджерли-Холла. Подростком он вспомнил эту сцену однажды, засмотревшись на гравюру, и догадался, что его память пробудилась именно в ту минуту. Сменяя первое воспоминание, плыли картины с динозаврами, растениями, морскими диковинными животными — гравюры, литографии, акварели, рисунки, иллюстрации в тяжелых книгах с хрустящими корешками и шелковыми закладками, о ценности которых ему еще предстояло узнать и которые он завороженно, затаив дыхание и почти не моргая от увлечения, рассматривал часами. Кожаные, тисненые, матерчатые обложки, гладкая, глянцевитая или шероховатая бумага, тени в желобках букв, английские и иностранные слова на корешках разного цвета и толщины. Должно быть, ему было тогда года четыре. Тогда же он с родителями впервые приехал в Лондон, в квартиру на Эджертон-Кресент. Они стояли на верхней лоджии — и вдруг над ними плавно пролетели два лебедя, может быть, из одного парка в другой. Это было событие. Он запомнил. Вернувшись в Эджерли-Холл, он заскучал по этому новому, яркому, полюбившемуся ему городскому миру. К счастью, он нашел средство заглушать тоску в верности которого затем убеждался не раз. Это снова были его любимые книги.
Много лет спустя Джим узнал о несметных богатствах больших библиотек, и они много дали ему. Но что могло сравниться с родными домашними стеллажами, расположение книг на которых он помнил наизусть, знал, где какая прячется, что таит в себе, как выглядит. Постепенно книги развили и воспитали его память, он помнил что, в какой из них и на какой странице написано. Цитируя что-то, он видел изумленные глаза родителей, знакомых, потом учителей и друзей, но в детстве и юности искренне думал, что все запоминают прочитанное так же — точно и навсегда. Ему особенно нравились книги, на титульном листе которых стоял их фамильный экслибрис с расположенным по центру текстом, очертанием напоминающим букву «V», и литерой «Е» в виде якоря, повернутого корнем влево, над первой строкой.
ЗНАКОМ ЭТИМ ОТМЕЧАЮ Я КНИГУ,
В КОЕЙ ГОВОРИТСЯ О ТЕХ,
КОГО ДОВЕЛОСЬ МНЕ
ЗНАТЬ
ДЖ. Э
Таких книг было немного. Мучительно хотелось выяснить, кого же знал Дж. Э., тем более что все эти книги были художественными произведениями, а не воспоминаниями об исторических событиях. Особенно Джима интересовало издание ин-кварто «Венеры и Адониса» Шекспира. Самая ценная книга библиотеки. Самая волнующая. «Кого довелось мне знать…»
Джим распечатал письмо от Комитета премии «Книжник» только в театре «Флори Филд» после того, как весь состав — актеры и служители кулис затащили его на сцену перед репетицией и поздравили сердечно и громко, как это делают в дружных семьях. После репетиции, проглотив крепкий кофе, он распечатал конверт.
