На протяжении веков эти традиции распространились по планете и видоизменились. В наши дни отголоски культа индивида находят свое отражение в романтических идеалах, идеях затворничества и возвращения к природе (как у Торо и Джона Мьюра), пути к божественному (как у Томаса Мертона или героя романа Германа Гессе «Сиддхартха») или, по выражению психолога Энтони Сторра, в возвращении человека к творческим истокам. Согласно этим идеям, жизнь в одиночестве способствует становлению независимого и взрослого индивида. Однако они носят четкий асоциальный и антиурбанистический характер и во многом противоположны практике жизни в одиночестве в городах. Чтобы понять, как современные люди живут в одиночестве в городских условиях, надо обратиться не только к традициям монашества, но и к особенностям жизни в современных мегаполисах.
«Метрополис, — писал немецкий социолог Георг Зиммель, — гарантирует индивиду уровень и качество личной свободы, которая не имеет аналогов при каких-либо других обстоятельствах». Зиммель родился в 1858 г. в Берлине, население которого в то время составляло 460 000 человек, а к концу его жизни увеличилось до 2 млн. Многие из современников Зиммеля, особенно поклонники романтизма и противники модернизации, сетовали на негативное влияние урбанизации на культуру и мораль. Однако Зиммель ставил под сомнение тезис, что при меньших масштабах урбанизации жизнь является более праведной или исполненной высокого смысла. Он выступал против мнения Ницше и Раскина, считавших, что большие города убивают дух индивидуализма. Зиммель предостерегал: «Жизнь в маленьком городке настолько ограничивает движения индивида внутри собственных взаимоотношений с окружающим миром, его внутреннюю свободу и его возможность отличаться от остальных, что современный человек в подобных условиях просто задохнется». Большой же город предоставляет возможности «социальной эволюции», так как расширяет «горизонты индивида», дает ему «свободу передвижения, намного превосходящую ревнивые ограничения» семьи или религиозной группы; горожанин может участвовать в жизни любой социальной группы или субкультуры, которая соответствует его интересам.
Все это, считал Зиммель, создает предпосылки для появления нового человека «городского типа», ориентированного на внешний мир, имеющего богатую внутреннюю жизнь, внимательного ко всему, что происходит вокруг, и сдержанного в проявлениях чувств. Однако на поверку поведение городских жителей вряд ли можно назвать сдержанным. Зиммель считал, что современная городская культура раскрепощает человека и дает ему возможность развивать те стороны характера, которые деревенская жизнь подавляла. Социолог разъяснял: «Личную свободу не стоит понимать в отрицательном смысле, как исключительно свободу перемещения, а также освобождение от предрассудков и мещанства. Важнейшей характеристикой такого существования является то, что все особенности человека и его отличия от других членов общества находят свое проявление и дают начало новой жизни… Мы начинаем следовать законам нашей внутренней природы — именно в этом свобода и проявляется».
Свобода от семейного надзора, оков религиозных традиций и бдительного общественного мнения мелких городов подарила крылья горожанам конца XX в. Многие считают, что современная городская культура породила эпоху грандиозного творческого и эстетического эксперимента, появлению таких авангардистских движений, как дадаизм, сюрреализм и баухауз. В современных городах появились нововведения, которые Зиммель называл «технологиями будней», потому что они служили городским жителям, отказавшимся от старых привычек и принявших новую социальную реальность. Эстеты заявили о том, что для них «искусство — это жизнь». Даже менее эксцентричные представители городского населения начали относиться к жизни как к искусству, стали изменять себя, свои жилища и свое окружение в соответствии со своей «внутренней природой», отвергая «бетон госучреждений», которые воздвигали городские власти.
С точки зрения современного человека, переезд в собственную квартиру не назовешь «странным» или «экстремальным» шагом (по словам Зиммеля), но на рубеже XIX и XX вв. его расценивали как смелый, даже вызывающий поступок. Я не утверждаю, что в конце XIX в. существовало мало одиноких молодых взрослых, отнюдь. Молодые рабочие массово покидали родные места и переезжали в крупные города. Число молодых одиноких мужчин в возрасте 15–34 лет, проживавших в крупных американских городах в 1890 г., в процентном соотношении было превышено только в 1990 г. В 1890 г. средний возраст вступления в брак был достаточно высоким (и снова повысился только через 100 лет) — 26 лет для мужчин и 22 года для женщин. Это, подчеркиваю, средние показатели, следовательно, многие откладывали вступление в брак до достижения еще более зрелого возраста. В 1900 г. треть белых урожденных американцев — мужчин 25–34 лет была одинокими, а в Нью-Йорке и того больше — половина! Однако очень немногие из числа этих холостяков жили отдельно. Приблизительно половина неженатых мужчин и большая часть незамужних женщин пребывали под одной крышей со своими родственниками (точно такая же картина наблюдается сейчас в Южной Европе и развивающихся странах). Те же, кто оставил свой дом и переехал работать в далекий город, практически всегда снимали комнату в другой семье или, к большому разочарованию социологов и работников социальных служб, селились в доходных домах с меблированными комнатами.
Подобные дома, в которых сдавались меблированные комнаты, называли «простыми отелями для простых людей». (Они были предшественниками небольших частных апартаментов, в которых живут современные городские одиночки.) В меблированных комнатах селились молодые служащие, имевшие стабильную работу и постоянный, но не очень высокий доход и стремившиеся уберечь свою жизнь от постороннего глаза. Доступность и обилие меблированных комнат обеспечили их популярность у приезжих. Историк архитектуры Пол Грот отмечал, что «жизнь в отелях практически не предоставляла возможности социального контакта, и в ней отсутствовал незаметный, но постоянный надзор, неизбежный в семье или доме, в котором проживает группа людей». Такое положение вещей вызывало большое беспокойство блюстителей морали всех мастей. Они полагали, что жизнь в одиночестве приводит к изоляции и социальным отклонениям: мужчин — к эгоизму и разврату, женщин — к ощущению заброшенности, истерикам и депрессиям. В 1856 г. Уолт Уитмен опубликовал эссе «Грешная архитектура» (Wicked Architecture) в котором так описал собственный опыт проживания в меблированных комнатах: «Апатия, пустота, лень, нервозность, расстройство пищеварения, флирт, расточительность, тщеславие, возможно и часто — почему бы об этом не сказать? — аморальность, нет, стыд». Через полвека после Уитмена известный протестантский священник предупреждал о том, что меблированные комнаты «тянут руки, как спрут щупальца, чтобы поймать неосторожную душу». В своем академическом исследовании — вышедшей в 1929 г. книге «Золотой берег и трущобы» (The Gold Coast and the Slums) — социолог из Чикагского университета Харви Зорбах описывает меблированные комнаты следующим образом: «…без гостиной, общего пространства для принятия пищи, без места для встреч. В таких домах сложно познакомиться… Владелец заведения не интересуется своими квартирантами и не поддерживает с ними никакого контакта».
Наряду со многими современниками, занимавшимися социальными исследованиями, Зорбах считал, что жизнь без партнера является одной из причин «личной дезорганизации» и «социальной дезинтеграции и распада». Свою точку зрения он аргументировал статистикой, согласно которой в районах с обилием меблированных комнат происходит больше самоубийств, а также странными историями из жизни обитателей подобных домов. В рассказе «Милосердная девушка» (Charity Girl) описывается, как 22-летняя женщина переезжает из Канзаса в Чикаго, чтобы получить музыкальное образование, и селится в меблированных комнатах. Ей не удалось завязать дружбу ни с кем из соседей, и через несколько месяцев «ею овладело отчаяние». Милосердная девушка переживает одну трагедию за другой. У нее умирает мать, а отец перестает с ней знаться из-за того, что она переехала в город. Преподаватель музыки спокойно сообщает, что у нее нет таланта. Девушка безутешна — у нее нет никого, с кем можно было бы отвести душу. «Я задумалась о своей жизни в Чикаго. В чем смысл этой жизни? Музыки больше нет. Нет друзей и нет семьи». По мнению Зорбаха, этот рассказ — не что иное, как притча об опасностях урбанизации. «Вот таким оказался город, — подытоживает Зорбах. — Подобное абсолютное безразличие к человеку можно встретить только в современном городе, а в самом худшем варианте — в меблированных комнатах».
