— Ты же добро ей сделаешь.
— Не знаю. Евка злится на меня. Надо бы сначала помириться…
— А не сделаешь, — злобно усмехнулась Кротта, настаивая на своём, — никогда не женишься на ней. Не пройдёт отбор, вернётся — сразу сошлю на дальние огороды. А позже — продам или сгною.
— Но леди Кротта!
Михи сомневался, но защита стремительно слабела.
— Дом нужно натопить так, чтобы жарко было, — вдумчиво сказала Кротта. — Чтобы очень. Слухи в городе ходят, что отметина проявляет себя лишь раз, защищая хозяйку.
— Эт как же такая писулька способна? — Конюх даже раскрыл рот от удивления.
— Да не переживай ты так! — Кротта усмехнулась. — Колдун не придёт. Метка — лишь знак. Не хочет девка на отбор — никто неволить не будет. Зато маман тебе потом спасибо скажет, когда вы с Евкой народите детей.
— Ну…
— Думай, Михи, думай. — Кротта развернулась, но бросила через плечо: — А не сделаешь… Я тебе житья не дам. И ей потом.
Довольная проделанной работой, девушка вышла из конюшни. Можно не сомневаться, конюх придёт к Евке ночью. Не будет ей никаких платьев, никакого отбора, а тем более — никакого Ридерика Альросского. Никогда.
Кротта улыбалась. Мать не поверит Евке, решив, что та испугалась и отдалась любовничку.
Собственно, план был замечательным. Осталось только дождаться утра.
* * *
Как только меня развязали и дали возможность одеться, я рванула в маленькую комнатушку. Меня трясло от холода, волнения, страха. Полный набор. Хотелось снова выпить и превратиться в алкашку, чтобы не видеть и не слышать этот мир. Совсем.
Уже стемнело, поэтому побег в лес стал невозможен. Так я и сидела в холодной комнате, кутаясь в лоскутное одеяло. Его нашла там же в сундуке, как и нательную, но чистую рубашку.
Джинсы и блузка вымокли, потому сохли на одной из табуреток Долго сохнуть будут, но вариантов нет. Маленькое оконце заиндевело от холода, изо рта появился пар. Около пяти градусов на улице, не больше. И несмотря на холод, зелёные деревья и трава.
Разжечь печку или зажечь свечи я даже не пыталась. Спичек не нашла. Оказалась полностью неприспособленной к деревенской жизни. К средневековой — так точно! Ну ничего. Дождусь рассвета — и сбегу.
Я сидела на кровати, сжавшись в комочек, перебирая в памяти события прошедшего дня: поездку, встречу с красавцем-колдуном, его внимательный, проникающий в душу взгляд. Никогда не забуду, обязательно нарисую, и, наверно, не раз. А какая у него интересная лошадь! Словно из сказки… Мимолётом в воспоминаниях пронеслись шумный и гулкий базар, бесноватая кротиха и её мамаша, и даже Михи с плетью возле столба.
Качнула головой… Вот женишок нашёлся! Невесту готов выпороть. Ох, Евка! Как же тебе повезло, что сбежала от такого мерзавца! Мне вот тоже повезло — могли бы жестоко побить.
Я раскрыла ладонь и посмотрела на мерцающий знак.
— Спасибо, — тихо прошептала ему.
Как ни крути, отметина спасла меня от мести и злости самоуверенной дуры.
В сенях раздался шум. Двери со скрипом раскрылись, и на пороге вырос предатель со связкой дров и явно тяжёлым свёртком.
— Евка? А я смотрю, окна инеем покрылись!
Его встретило угрюмое молчание. Да-да. Обычный бойкот.
— Я тут дров да еды принёс. Сидишь в темноте, на холоде и голодная, — разворчался мужик.
Сбросил свёрток на стол, а сам завошкался возле печки.
Через несколько минут разгорелся огонь. Я сидела на месте, исподлобья наблюдая за Михи. Быстро потеплело, но конюх не унимался. Продолжал подкидывать дрова, точно делал это в последний раз.
— Сейчас будет тепло, — бурчал мужлан, — очень тепло.
— Уже жарко! — произнесла я, сначала скидывая с себя одеяло, а чуть позже — и шубу.
— Евка, так надо.
Я приподняла в недоумении брови, с интересом наблюдая за лесорубом, но Михи уже оставил печку в покое. Подошёл к полке с домашней утварью, покопался, достал старые кружки, слегка погнутую жестянку. Кружки добрались до стола невредимыми, а вот жестянка вылетела из неловких рук, с шумом брякнулась на пол.
— Да что ж такое-то! — Конюх наклонился за ней и в конце концов поставил на печь. — Сейчас взвар вскипятим.
Я смотрела на Михи. Что-то было не так. Мне показалось, или он действительно суетится? Странная нервозность, похожая на испытываемое человеком чувство вины. Осталось только понять его и простить. И отпустить куда подальше.
— Садись, поешь, — развернул свёрток Михи, вытаскивая из-за пазухи бутылку.
— Нальёшь? — Это было единственное, чего мне действительно хотелось.
— Крепкое! Но если чуть-чуть…
И он плеснул в кружку.
Я подошла к столу. На нём лежала сёмга, картофель, пара овощей, похожих на обычные помидоры.
Михи налил себе вторую кружку доверху и залпом выпил. Выдохнул в кулак, вытер бороду. Его пристальный взгляд мне не понравился. Уж очень он был тёмный, излишне тяжёлый. Сердце ёкнуло. Предчувствие подсказывало: надо бежать. И как можно быстрее. Так обычно смотрят голодные до баб мужики. Этот — точно голодный. В таком-то обществе, где женятся с разрешения хозяев!
— Скоро приду, — произнесла я, накидывая тёплую шубу.
Я почти подошла к двери, как вдруг мужчина преградил дорогу.
— Постой, Евка, — отрывисто произнёс Михи. — Не пущу тебя к нему! — вдруг брякнул он и сгрёб меня ручищами.
— Пусти! — взвыла я, когда почувствовала на шее колючие волосы и тёплые мокрые губы.
— Не ломайся, Евка. Не ломайся, — бормотал Михи, подтягивая меня к лежанке. — Мы скоро поженимся, точно тебе говорю.
— Пусти меня, чёрт бородатый! — выкрикнула я, но тут же оказалась распластанной на кровати. Огромная мозолистая ладонь закрыла мне рот, пока вторая зашарила по рубашке, ощупывая грудь.
Дыхание Михи сбилось, а запах алкоголя вызывал едва ли не рвотные позывы, когда этот мужлан лез целоваться. Попытки высвободиться или как-нибудь его успокоить закончились полным провалом.
Это уже ни в какие ворота! Полностью бессильная повлиять на события, я чувствовала, как в бедро упирается возбужденный орган, и тихонько постанывала от досады и злости. Нет, на самом деле там не было ничего примечательного, видимо, всё в плечи да в рост ушло, но одна мысль о том, что сейчас это… этим… вот так просто… без разрешения… вызывала ужас.
Мои силы стремительно иссякли. Извернувшись, я умудрилась укусить его за руку. Хлестанула наотмашь по щеке, но какой там — дровосек был просто непрошибаем.
— Евка. Евка. Евка… — как в полубреду шептал конюх, задирая подол рубашки, затем стягивая собственные штаны.
