Флаг
— Уж верно, не такое место Луна, чтоб позабыться, — сказал мой отец. — Сам я никогда не бывал там, но зато бывал в Бухте Полулуния[3].
— О чем ты, па?
— О маленьком городке в двадцати пяти милях к югу от Сан-Франциско.
— Как он выглядит?
— Замечательно.
— Поедем туда, па.
— Признаться, я подумывал об этом.
— Теперь у нас своя машина. Поедем, а? Завтра суббота, потом воскресенье.
— И потом понедельник, и тебе нужно в школу.
— Но ведь мы успеем съездить, погулять там и вернуться.
— А стоит ли?
— Погулять по Бухте Полулуния? Конечно стоит, па!
— Но ты ведь даже не представляешь себе этот городок.
— Зато я знаю, как он называется. Бухта Полулуния. Не всякому городу дадут такое название, а если уж дали, значит он того заслуживает. Ну поедем же, па, поедем туда в нашем маленьком стареньком «форде», ну пожалуйста, па!
— Четыреста миль туда и столько же обратно.
— Всего восемьсот. А до Луны знаешь сколько?
— Восемь тысяч?
— Восемь миллионов!
— И ты всерьез хочешь отправиться в такую даль?
— Я должен, па.
— Зачем?
— Чтоб водрузить там американский флаг.
— Ладно, но прежде чем пуститься в путь, предупреди меня, и я смастерю флаг нашего собственного семейства, дабы ты мог водрузить там и его.
— Хорошо, только давай поедем в Бухту Полулуния.
— Ну что ж, у меня есть кой-какая мелочь, отложенная про запас, монетки по двадцать пять, десять и пять центов, всего долларов восемнадцать, но я предполагал не трогать этих денег, пока не будет на то крайней необходимости.
— Сегодня как раз крайняя необходимость тронуть их, па. Давай поедем.
— Будь по-твоему, — сказал мой отец. — Деньги в кофейной банке. Заберем ее и поедем. И каждый раз, когда расплачиваться, ты сунешь в банку руку и вытащишь горсть монеток.
— Спасибо, па. Я думал, что придется ждать до утра, но если мы едем сейчас, то я с радостью. Ведь мы едем сейчас же, правда?
— Сию минуту. Должен я, в конце концов, выяснить, на что годится эта машина, или не должен? Да и тебе необходимо погулять по Бухте Полулуния, не так ли?
— Еще как необходимо!
И, быстренько собравшись, мы помчались бегом к нашему маленькому старенькому «форду».
Звезда
И вскоре мы уже были в дороге, и сами не заметили, как выехали на старую Поперечную 101, и ехали мы сначала со скоростью пятьдесят, потом шестьдесят, а потом и семьдесят миль в час, но при семидесяти наш маленький красный «форд» весь заскрежетал и загромыхал, так что отцу моему пришлось поубавить скорость. Мы проехали мимо Зумы и мимо Транкаса, а еще дальше мы увидели чуть в стороне от дороги кучку людей, копавших лопатами землю. Отец остановил машину, чтобы поговорить с ними, и оказалось, что это студенты-археологи из университетского колледжа Лос-Анджелеса. Они старательно копались в черной грязи, исследуя место, куда триста-четыреста лет назад сваливали свой мусор индейцы.
Отец мой постоял, поговорил с преподавателем, который был немногим старше своих студентов. Такая уж у моего отца страсть — разузнавать все и обо всем, и на этот раз он узнал, что студенты копают здесь каждую субботу в течение вот уже шести месяцев и что за этот срок они научились отлично орудовать лопатой, а также вести необходимые записи, но что до находок, то нашли они немного. Преподаватель сказал, что они, собственно, и не рассчитывали на какие-нибудь особенные находки. Он показал моему отцу раковину, которой было лет триста. Она выглядела точно так же, как любая нынешняя раковина, лежащая на берегу и омываемая волной.
Когда мы оставили позади Окснард с его окраинами, я увидел в небе над морем звезду — одну-единственную, совершенно одинокую звезду, светившую очень издалека.
Мой отец сказал:
— Как только проголодаешься, загляни в картонку, найди себе там чего-нибудь и поешь, а если захочешь горячего, скажи мне — мы остановимся по дороге и раздобудем тебе горячего.
— Хорошо, но пока я не голоден, а когда проголодаюсь, мне хватит и того, что найдется в картонке. Нечего нам изводить деньги без крайней необходимости.
— И то верно. В картонке почти полная бутыль молока, так что хоть молоком ты на сегодня обеспечен.
— В картонке еще много чего другого. И вообще, в нашей маленькой старой машине все очень мило, па.
— Я рад, что тебе в ней нравится. Теперь давай решим насчет сна. Я, видишь ли, намерен править всю ночь, то есть спать не буду, но это вовсе не значит, что и тебе не следует спать. Ты можешь перебраться на заднее сиденье, завернуться в походное одеяло и поспать.
— Так я и сделаю, па, но только попозже.
— Ладно.
— Когда мы доберемся до Бухты Полулуния?
— Это десять часов езды, включая стоянки. Сейчас семь, так что доберемся мы около пяти утра, приблизительно за час до рассвета. Я думаю, тебе будет особенно приятно приехать туда на рассвете.
— Мне, конечно, будет приятно. А что мы потом сделаем?
— Поедем дальше, в мой старый родной Сан-Франциско.
— Скажи, па, отчего ты больше не живешь там?
— Оттого, что я больше не чувствую себя там как дома.
— Почему?
— Скорее всего, потому, что моя влюбленность в Сан-Франциско прошла, а писателю просто не стоит жить в городе, в который он не влюблен.
— Допустим, писатель не влюблен ни в какой город, что же тогда?
— Горе ему тогда.
— Почему?
— Писатель должен быть влюблен в этот мир, иначе он не сможет писать.
— Почему?
— Потому что все хорошее рождается из любви. Когда писатель связан с миром любовью, он любит все и всех, и он может писать, если только он трудится по-настоящему.
Я посмотрел на звезду далеко в небе.
— Люблю ли я этот мир?
— Конечно же любишь. А что заставило тебя усомниться в этом?
— Ничего, кроме того, что я его ненавижу, вот и все.
— Уж я-то знаю, как ты его ненавидишь, — сказал мой отец.
Рыба
Мы катили все дальше, среди холмов, начавшихся после Окснарда. Местами дорога бежала вдоль самого моря, а потом снова уходила кружить по полям и холмам, а потом снова возвращалась обратно — к морю.
