По мере роста роли экономики растет и власть ее языка. Экономическая терминология формирует пристрастие к точному числовому выражению и почти магическую веру в силу этой науки, что способствует еще большему внедрению экономики в процессы принятия решений и осмысления мира. Все это было бы хорошо, будь жизнь во всех отношениях отлаженной машиной, но, конечно, это не так. Экономика сосредоточивает наше внимание на конкретном и исчисляемом, в то время как нас окружает приблизительное и не поддающееся количественному измерению. Отрицание субъективных факторов, как это в большинстве случаев делает экономика, точно не дает разглядеть влияние неизмеримого на нашу жизнь.
Фондовые рынки, возьмем очевидный пример, купаются в вычислениях и измерениях: отношение капитализации к прибыли, бета-коэффициенты, показатели с начала года по текущий момент, сравнение секторов… Однако катаклизмы, во время которых люди создают и теряют состояния — пузыри и обвалы рынка, — иррациональны и в высшей степени субъективны. Мы покупаем слишком дорого. Мы продаем слишком дешево. Мы прем напролом с «быками» и пятимся с «медведями» наперекор тому, что подсказывает логика, именно потому, что мы люди и можем ошибаться. И все же экономический лексикон пропитывает самые разные сферы нашей деятельности, изменяя подход самых разных людей к решению своих проблем, и в том числе личных, имеющих, казалось бы, мало отношения к экономике.
Не так давно само понятие анализа затрат и выгод не встречалось за пределами бизнес-школ. Сейчас такой анализ выглядит не просто уместным, а обязательным в процессе принятия почти любого решения, будь то выбор подарка, визит к другу, покупка ингредиентов для именинного торта или рождение второго ребенка. Безусловно, имеет смысл взвешивать затраты и выгоды в ситуациях, по своей природе не относящихся к экономике или финансам, но считать этот метод универсальным — значит признать, что любую человеческую деятельность можно представить в количественной форме, любую ценность выразить в деньгах. По мере того как анализ затрат и выгод распространяет свою логику за пределы экономической науки, мы начинаем оценивать свои решения уже не как хорошие или плохие, умные или глупые, но просто как рентабельные или нерентабельные.
Знаменитая менеджерская мантра «Мы можем управлять тем, что можем измерить» дает еще один пример как неуемного стремления экономики к количественным определениям, так и лазейки, позволяющей корпорациям прятаться за ширмой объективности. Как мы помним, на собрании акционеров ExxonMobil в 2004 году Ли Реймонд так ответил на вопрос, включены ли в бюджет средства на покрытие потенциальных потерь от глобального потепления: «Изменение климата не является ни вероятным, ни подлежащим оценке». Другими словами, если глобальное потепление не отражено в моем балансе, его не существует.
Хотя корпояз, на котором говорил глава Exxon, и язык экономической теории не совпадают на все 100 процентов, они достаточно близки, чтобы подпитываться друг от друга и порождать множество широко распространенных терминов и мифов, в числе которых:
•Эффективность (соотношение полученного результата и затраченного количества ресурсов). Можно ли в последние несколько десятилетий найти более чтимый критерий, чем эффективность материально заинтересованного субъекта деятельности?
Сегодня, желая положительно охарактеризовать деятельность правительства, мы говорим о ней не как о логичной, разумной или полезной для общества, но как об эффективной и практичной. Дополнительная посылка, содержащаяся в этом термине, заключается в том, что «невидимая рука рынка» всегда действует наиболее эффективным образом. Однако хваленая эффективность корпораций часто не более чем иллюзия, поскольку современные модели расчета эффективности игнорируют все внешние экономические эффекты, перекладывая часть корпоративных расходов на общество и природу.
• Экстернализация расходов. На корпоязе и на языке экономической теории экстерналии (положительные или отрицательные побочные последствия производства или потребления, осуществляемые одним субъектом и напрямую затрагивающие другого субъекта) — не более чем миф. С одной стороны, экономическая наука делает вид, что их не существует. С другой — корпорации; используют все свое давление, политическое и не только, чтобы| свалить бремя ответственности на других. В случае с Exxon это: распространяется на все затраты, часто весьма ощутимые, что не попадают в балансовый отчет компании, но ложатся на правительства, население или другие корпорации: например, стоимость загрязнения окружающей среды или вклад двигателей внутреннего сгорания в глобальное потепление. Наверное, лучше всего сравнить экстернализацию с клоуном, который швыряет тортом в другого клоуна, — тот уворачивается, а невинный прохожий получает порцию взбитых сливок в лицо (сценка с клоунами, кстати, появилась в документальном фильме «Корпорация», где мы с Милтоном Фридманом, лауреатом Нобелевской премии по экономике за 1976 год, обсуждали эту тему, хоть и не столь многословно). Корпорации, и не только они, делают вид, что торта не существует, — именно благодаря тому, что язык корпораций и экономической теории способствует «бункерному мышлению», когда каждая экономическая единица и каждая торговая операция оцениваются сами по себе, в отрыве от окружающего мира, и воздействие, которое они оказывают на этот мир, игнорируется.
• GAAP. Сама аббревиатура GAAP (US Generally Accepted Accounting Principles, Общепринятые принципы бухгалтерского учета США) вызывает в воображении длинные таблицы, подслеповатых счетоводов в нарукавниках и неукоснительное соблюдение правил. На самом деле в наши дни ГААП уже пора переименовывать в ГУУП — «Главное — упрятать украденную прибыль». В полном соответствии с GAAP энергетический гигант Enron не включал в консолидированную отчетность данные подконтрольных ему убыточных компаний (так называемых «структур специального назначения»), через которые он выводил обязательства и убытки за баланс. В конце концов компания Enron пала, погубленная человеческой жадностью и принципом «если нельзя, но очень хочется, то можно». Спустя четыре года после этого и несмотря на ужесточение законодательства по борьбе с корпоративным мошенничеством, GAAP стали еще больше похожи на юридическую кодификацию корпояза, а еще меньше — на четко выстроенную систему сдержек и противовесов.
Благодаря широкому распространению корпояза бизнес получил контроль на поле еще до начала игры. Стоит во главу угла поставить «эффективность», стоит анализу затрат и выгод из просто разумного стать обязательным, a GAAP — превратиться в ширму, за которой легко спрятаться, как корпорациям обеспечены и преимущество игры на своем поле, и симпатии судей в любом соревновании. Это преимущество стало не только глобальным, оно ощутимо в самых разных дисциплинах и отраслях исследования. Дэвид Леонхардт писал в New York Times 10 января 2007 года: «Последние десять лет или около того экономисты ведут себя как интеллектуальные империалисты. Они применяют свои инструменты — главным образом анализ огромных массивов данных, с помощью которого выуживают причины и следствия, — буквально ко всему, начиная с политики и заканчивая французскими марочными винами». Часто экспансия экономики в новые области теории бывает обусловлена самыми благими намерениями (так, статья Леонхардта была посвящена аспиранту-экономисту, взявшемуся за анализ проблемы СПИДа в Африке), но, какими бы ни были побуждения, результат оказывается одним и тем же. Десант экономистов подготавливает почву, чтобы корпоязу легче было найти восприимчивую аудиторию, а затем корпорации могут выходить на охоту.
