Загляни туда,Где памяти вода,Прошлое в блике,В вороньем крике.
Не было, было,Что не остыло?Век-век, год-год,Течёт хоровод…
Как вы помните, я уже на автомате был приучен фиксировать за Ягой всю прелесть её распевных заклинаний, хотя, когда бабка шептала или, наоборот, орала так, что уши закладывало, запомнить, а уж тем более записать всё это попросту не представлялось возможным. Да вы сами попробуйте!
Тем не менее общее впечатление получалось примерно такое: Баба-яга у нас натура поэтическая, да и, как говорят, вся женская магия, по сути, и есть поэзия чистой воды. Жаль, что я в стихах ничего не понимаю, не учили нас этому в школе милиции.
Кнут Гамсунович тоже сидел как каменный, вытаращив глаза и боясь даже рот раскрыть, дышал осторожно, через нос. Грозная бабка меж тем размешивала загустевшую бурую жижу вороньей лапкой, методично капая в середину горячий воск со свечи. Воск шипел, застывая безобразными каплями, пока не собрался в некое подобие мужского профиля.
– Он? – строго спросила Яга.
Немецкий посол осторожно заглянул в миску, охнул и кивнул. Глава нашего экспертного отдела задула свечку и без сил опустилась на скамью.
– Э-э… и что, так сказать, всё это значит? – осторожно спросил я, после того как Олёна крепко толкнула меня в бок.
– Был он у меня, Никитушка, – тихо призналась Яга. – Вспомнила я его. Хороший мужчинка, вежливый, с манерами, не приставал, под юбку руками не лез, в баню я сама его едва затащила. Наутро проснулась, а его, сердешного, и след простыл. Было чего меж нами, не было – не скажу.
– Почему?
– А потому как не знаю с гарантией, ибо пьяная была! Чё в душу-то лезешь, сыскной воевода? Чё те надо, соколик?!
– Ладно, ладно. – Я примиряюще поднял руки. – Давайте не будем о личном. Но всё равно получается, что вы единственная, кто видел покойного принца, и после встречи с вами никакой информации о нём нет. Следовательно, вывод?
– Вы должны найти наследника австрийского престола, герр Ивашов, – твёрдо объявил немецкий посол, деловито убирая медальон обратно за пазуху. – Я буду просить вашего государя Гороха, чтобы он отправил опергруппу на расследование этого дела. Да, это поздно! Да, я сомневаюсь, что принц Йохан жив! Но это единственное, что может предотвратить войну, столь желанную некими тайными силами в Европе.
– Ферштейн, – в один голос откликнулись мы с бабкой.
Я покосился на Олёну, её глаза наполнились слезами. Согласитесь, мы же ещё толком медовый месяц не отпраздновали, а тут то одно, то другое, то третье задание…
– Никита Иванович, отец родной! – В дверь вдруг застучали так, что дубовые доски хрустнули. – Дико извиняюся, что я к вам обращаюся! Но пришла беда, откуда не ждали, царь-государь всю думу созвал по делу срочному международной значимости. Вас с Бабуленькой-ягуленькой пред очи свои светлые требует! Так что ж, стрелять, что ли?
Мы вчетвером недоуменно уставились друг на дружку.
– Я говорю, бояре стоят с приказом у ворот, – терпеливо пояснил Митя. – Стрельцы сказали, что, дескать, ежели дружно пальнуть, так четверых-пятерых сразу положим, а там уже за нас, поди, весь народ заступится. Массово!
– Народу под вечер заняться нечем, кроме как очередной бунт устраивать?! – рыкнул я на него. – Пищали убрать, ворота открыть, бояр пропустить, подзатыльники им не отвешивать.
– А вы откуда узнали, Никита Иванович? Я ить только разочек и попробовал…
– Я всё знаю! – Мне было невыгодно признавать, что Митю прямо сейчас сдал бабкин кот. – Никакого рукоприкладства в отделении. Только если я сам попрошу в воспитательных целях, а так ни-ни!
– А если они мне опять язык покажут?
– И думать не смей! – уже в полный голос рявкнули мы с Ягой. – А бояр уважительных сопроводить сюда со всей вежливостью.
– Трудности воспитания, – с пониманием кивнул Кнут Гамсунович. – Поверьте, герр Ивашов, вы просто мало его порете. Вот, к примеру, у нас в Немецкой слободе утро начинается…
– С молитвы, хорового пения гимна Германии и воспитательной порки, – привычно продолжил я. – А вы в курсе, что при первом же заявлении от любого нетрезвого немца мы будем иметь право прикрыть вашу лавочку? Телесные наказания у нас в Лукошкине определяет суд и государь, а не каждая общественная организация отдельно.
– Вы хотите лишить нас священного германского права пороть?! Доннерветтер!
– Пока я смотрю на это сквозь пальцы, но ежедневная порка детей – это уже чрезмерно.
– Это наши дети, ферштейн, майн камрад полицай? Немецкие дети!
– Но на территории моего участка они будут защищены в соответствии с русским законодательством, а не варварскими традициями!
– Это мы-то варвары?!
