Арамаан был всем доволен. Он даже не обращал внимания на то, что десять лет прошли как один день. Они и прошли как один день. Все, что за эти десять лет было, это утренняя булочка, вечерняя булочка, утренний кофе, вечерний чай и два раза в день душ. Иногда у него были отпуска. Впрочем, за десять лет их было всего два. Все они прошли там же, на работе. Арамаан умудрялся даже во время редких отпусков вставать и ехать в ту же больницу. Но исключением было то, что он не оперировал, а просто все эти две недели принимал своих пациентов. Причиной тому была лишь одна вещь: за эти десять лет благодарных пациентов было столько, что они просто не могли его отпустить. Сам хирург не мог отказать, поскольку тешил этим свою гордость.
Впрочем, через десять лет здоровье Арамаана начало потихонечку угасать. Организм не смог выдержать такую колоссальную нагрузку. Вскоре у Арамаана начались головные боли. Впервые за десять лет ему пришлось взять больничный и остаться дома. Для него это был сильнейший удар. Даже будучи на больничном, он вскакивал уже без будильника в полпятого утра и машинально шел на кухню готовить кофе. На третий день болезни у него появилась мигрень. Организм попытался войти в аварийный режим и начать отдых и восстановление сил, но мозги не позволяли, а по-прежнему требовали работать, работать, работать и еще раз работать. У Арамаана началась сильнейшая внутренняя борьба. Тело нуждалось в покое, мозги, которые не знали ничего, кроме работы, требовали продолжить привычный ритм жизни.
Арамаан впервые за десять лет своей работы впал в отчаяние. С каждым днем ему становилось все хуже и хуже. Тело, которое требовало отдыха, стало давать и другие сбои. Начались сильнейшие боли в желудке.
Мозги, которые не знали, что такое боль, отрицали саму вероятность болезни тела и требовали все большей и большей отдачи. Надо отметить, что в тот момент у Арамаана случился и психический сбой: он впервые узнал, что такое психоз, на своем опыте. Сильнейший диссонанс между потребностью мозгов в работе и потребностью тела в отдыхе привел к сбою психики. К головной боли добавилась бессонница, которая продолжалась не менее трех-четырех ночей. Арамаан впервые сам узнал, что такое медикаменты. Ему пришлось начать пить транквилизаторы, седативные и сердечные препараты, которые тем не менее не дали никакого эффекта. Через семь дней ему стало настолько плохо, что он вызвал скорую. Мигрень не только не отступала, но она все укрепляла свои позиции в его уже ослабшем до предела теле. Приехавшая скорая поставила предварительный диагноз: инсульт. Арамаана на скорой госпитализировали в его же больницу, где диагноз был подтвержден. Невролог добавил в историю болезни крайнюю степень нервного истощения и ишемический инсульт.
Как человек он был никому не интересен. Он нужен лишь как машина… Машина, которая работает и работает. Когда машина ломается, ее чинят. Если ее дорого и трудно чинить – машину выбрасывают.
Для Арамаана это был сильнейший удар. Он считал себя полным сил, считал, что он вечен и может работать сутки напролет много лет подряд. К сожалению, больше он работать не мог.
Инсульт сильно повлиял на его двигательную активность и тонкую моторику. Его руки уже не смогли выполнять те операции, которые делали раньше. После выписки ему пришлось уйти из своей операционной. По состоянию здоровья он больше не смог быть оперирующим хирургом. Его никто не уволил. Главврач перевел его в отделение терапии как консультирующего хирурга. Но для Арамаана, еще совсем молодого человека (к тому моменту ему было чуть больше 30 лет), стать из оперирующего хирурга консультирующим – это был позор. Ведь все его коллеги, с которыми он начинал, не такие талантливые, как он, не такие образованные, продолжали оперировать. А он еще совсем молодой, еще без семьи и детей уже являлся инвалидом.
Все это привело Арамаана к сильнейшей депрессии, которая длилась больше месяца. За это время Арамаан попробовал и наркотики, и алкоголь и топил свое горе в женщинах, но ничего не приносило ему облегчения. Его мозги по-прежнему держали его в том стальном каркасе, к которому он привык за десять лет. Они твердили ему:
