Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
А когда сам стоишь и видишь, как горизонт начинает шевелиться, потом в ноги ударяет гул – тысячи подков дружно бьют по замерзшей почве. Чужие, страшные лошади несутся на тебя. И некуда бежать. Кавалерия ближе, ближе. Видно, как ее лихие генералы один за другим подбирают поводья и уходят в сторону, давая место для таранного удара простым всадникам. Те несутся очертя голову, бросив поводья, забыв обо всем. И только впереди на белом коне, покрытом тигровой шкурой, в цирковом плюмаже, в черных усах и кудрях до плеч – лучший кавалерист потрясенного человечества, неаполитанский король, кумир женщин и гроза обоза – божественный Мюрат! Король среди маршалов и маршал среди королей!
Бац! Врезались. Пошла свистопляска. Если русские что-то могут, так это стоять. Вгрызлись в землю, зацепились, теперь их не выковырять. В этом великая, черная мудрость пехоты. Говорят, наши сильны в штыковом бою. Да, сильны. Но трижды сильны в отражении. Не замай!
Четырнадцать часов ужасного, непрерывного месива. Живые охрипли кричать. Умирающие больше не стонали, когда по ним, как по земле, то кони, то люди – и все без дороги.
Капитан боялся упасть. Подведут ноги – прощай. Накануне шли дожди. Земля размякла. Не желая жертвовать обувкой, многие несли сапоги в руках. Два пеших перехода, когда решено было поберечь лошадей, Бенкендорф тоже шел босиком. Думал, что застудил ступни. Вышло хуже. После ночевки, когда грел только бок крапчатого донца, попытался встать. И нате, не ступни – колени. Распухли, крутили, шагу не ступить. Хорошо, что дальше ехали верхом. Однако свалял же он дурака! Поберег сапоги! После боя таких сапог – послал денщика на поле, пусть выбирает. Теперь вроде ничего, ноги двигались. Но страшная это доля – становиться калекой в неполные 25. Впрочем, кто сказал, что он выживет?
Ночь пала раньше обычного – мглу усиливал снег. Побоище утихло в темноте. Бедный городишко за несколько веков не видел столько народу. Теперь все мертвые.
Отчего-то воображают, будто над сечей наступает тишина. Неправда. Неумолчный стон с разных сторон, вытье и поскуливание, редко крик. Сил уже нет. И это хуже, чем лязг железа, брань и вскрики убитых.
Уже было известно, что обещанный пруссаками в подкрепление корпус генерала Лестока так и не подошел. Посему Беннигсен решил покинуть поле боя, хотя отовсюду поступали донесения: стоим, где стояли. И на поверку вышло, что наколотили француза больше, чем он нас. Тысяч на десять больше. Хорошая работа. Надо бы ребятам щи варить да по чарке водки сверху. И спать. Сегодня даже в снегу будут спать крепко.
Назавтра же можно и подумать, пугнуть ли Бонапарта еще раз или откатиться на новое место.
Но Беннигсену не сиделось. Его нервировала медлительность союзников. Ужасали потери: 15 тысяч, не меньше. Страшила ответственность. По всему выходило: сегодня он победил. А завтра – будет ли удача?
– Оставить поле боя противнику – признать поражение! – севшим голосом кричал на совете генерал Толстой. – А паче чаяния, тронемся? Люди не знают потерь. Начнется паника. Дезертирство. Побегут – не остановим.
Он вернулся мокрый от снега и злой. Приказал позвать Бенкендорфа.
– Вас требует Беннигсен.
– Зачем?
– Не мое дело.
– Петр Александрович…
Полковой командир обычно не срывался на Шурку. Здравый, как все генералы, потаскавшие амуницию еще в средних чинах, а уж потом попершие наверх, он своих людей в полымя не бросал, сам в огне не горел, а о службе выражался так: «Это ж Россия, мать наша, понимать надо!»
– Собирайся, повезешь донесение в Петербург. В уважение к твоим связям, прости, брат. – Граф ходил по палатке усталый, кусачий и не кричал на капитана только потому, что видел: и тому сегодня досталось. – Командующий думает, будто тебе поверят.
– Но ведь я скажу. Я же скажу, что здесь было, – растерялся Бенкендорф.
– А кому интересно твое мнение? – огрызнулся Толстой. – Повезешь реляцию о победе. Сие, брат, стратегия. Нам, дуракам, не понять.
Генерал больше всего хотел налить себе водки, что в присутствии младшего по званию было неприлично.
– Ну ступай, ступай. И это, не очень-то выставляйся перед Беннигсеном. Он мужик хитрый.
О последнем все знали, и капитан не отпустил ни единого комментария, хотя, когда шел по лагерю, уже видел признаки начинающейся паники. Собраться в ночи и бежать! Куда? Зачем?
Людям можно приказать умирать. Но сказать им: уходим, хотя… мы сегодня выиграли. Это как?
Подло? Глупо?
Дальновидно.
Беннигсен написал донесение, вручил его посыльному. Но в течение следующих суток картина так страшно изменилась, что пришлось Бенкендорфу, прежде чем увидеть столицу, заглянуть в Кенигсберг и очистить город от мародеров. Своих мародеров!
Стыд пробирал до костей. Армия побежала, как и предсказывали разумные генералы. Побежала после сражения, которое следовало признать удачным. Во всяком случае, не проигранным. Но теперь полки обращались в банды. Солдаты – в скотов.
Нет, все же Лестоку следовало поспешить, хотя бы ради своих соотечественников! Чего только капитан не навидался дорогой. Теперь вот глядел на королеву Луизу. Еще одну жертву, втоптанную в грязь по их вине! Чем ее участь лучше судьбы той длинноногой белокурой поселянки, над которой, сняв штаны, стояли четыре егеря? Он, конечно, разогнал их и, кажется, одного даже убил, саданув прикладом в висок. Но женщину все равно не спас.
Есть устав, есть присяга, есть шпицрутены. И лучшие качества солдата будут явлены. Нарушится подчиненность – и вот уже чья-то рыжая наглая харя орет:
– А ты мне не приказывай! Ты кто таков? Пошел на хер!
Хорошо у капитана за спиной не осинник. Три сотни старых солдат.
– Я те покажу, кто таков! Уёбыш!
– А чё ты мне сделаешь? Чё будет? Под суд пойду? Ищи-свищи экзекуторов!
– Так вздерну, – пообещал Бенкендорф, вытирая перчаткой накатывавшие из-за ветра сопли.
Он понимал, что вешать не на чем, и приказал стрелять. Команду выполнили коротко, без чувств. Плюнули и поехали дальше. Но в ушах все еще отдавалось:
– Бабу пожалел! Своим бабу, немку! Да ты, часом, сам…
Часом, это, оно самое! Только спусти их с цепи. Только позволь – порвут. Хорошие, свои, еще вчера герои. Сегодня – дерьмо, нелюди. Бес попутал. Знает он этого беса!
* * *
Кенигсберг.
«Наша армия под сильным влиянием неудач и пав жертвою нерешительности и неверных решений главнокомандующего отошла к Тильзиту».
А. Х. БенкендорфКоролева смотрела на курьера по-прежнему мягко.
– Я звала вас, чтобы выразить свою благодарность, – ее голос снова окреп, – за очищение города от мародеров. И свое сочувствие. – Она знаком подняла его с колен. – Мне жаль. Если бы я только могла повернуть время вспять… Но, боюсь, Бог хочет, чтобы мы прошли через это.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
