Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
– Подружка, с восьмого класса вместе.
– А кто родители?
– Папа умер, одна мама, и больше в Одессе никого. Мама парикмахер.
– Понятно, маникюрша-педикюрша, значит.
– Нет, нет, – запротестовала я, – она дамский мастер, очень хороший. К ней просто так с улицы не попасть, записываться заранее нужно. Разные начальнички своих жен или любовниц к Рите Евсеевне пристраивают.
Лемешко лукаво посмотрел на меня и стал смачно рассказывать очень старый анекдот, как из эмиграции в тридцатые годы возвращались люди. Стоит очередь из вновь прибывших, двое в синих погонах их регистрируют, распределяют, значит, трудовые ресурсы, кого куда направить. Спрашивают у одного: имя, профессия?
– Ваня, токарь.
– На завод, значит, Ваня пойдешь, а ты хто?
– Косарь.
– Тогда в колгоспе поработаешь. А вы хто будете, гражданочка?
– Миникюрша-педикюрша, – звонко выпаливает женщина.
– Хто? Миникюрша-педикюрша?
– Вася, пиши – бл…дь, там в колгоспи разберутся.
Начальник отдела кадров, вероятно, этот анекдот при каждом удобном случае повторял, потому что многие на базе, по делу или нет, употребляли это его: «Вася, пиши – бл…дь, там разберутся». Неясно было только, где это там…
Довольный собственным остроумием, он привстал, покружил вокруг своего стола, затем снова присел и полез в «тайник», за ножку стола, достал бутылку (видимо, на минуту забыл о моем присутствии и стеснении), налил полный граненый стакан водки и, не глотая, опрокинул его целиком в горло. Даже не скривился, скривилась я, а у него только глаза покраснели, но из орбит не повылезали.
– Ты не думай, что я антисемит и терпеть не могу евреев. В молодости сам был влюблен в одну евреечку. Душевная девчонка. Черноглазая, волосы, как смоль, носик такой с горбинкой. Бедная, попала на десятку, маховиком сталинским придавило, будь он неладен, этот усатый последыш вождя мирового пролетариата. И за что? Что-то лишнее сболтнула, стишок какой-то безобидный, а в нем двойной смысл признали.
Видимо, водка не в то горло попала, он начал неприятно отрыгивать.
– Я вынужден был отказаться от нее. К сожалению, в жизни иногда приходится ломать в себе все… ради самой жизни. Как зовут твою подружку? Лиля? Нет, мою по-другому звали, Зина. Не еврейское вроде имя, или еврейское?
– Наверное, русское, у нас соседка Зина, Зинаида Филипповна. А по-еврейски Зина, кажется, Злата.
– Вот точно, вспомнил, Злата. Она еще мне говорила: золотая я у тебя девушка.
Лемешко опять бухнул в стакан белого пойла и медленно, глотками, будто отвратное лекарство, снова прополоскал свою луженую глотку. Затем достал из ящика стола пачку сигарет, закурил.
– Будешь? Знаю, ты куришь. С девками на лестнице не стой и не болтай. Хочешь курнуть, ко мне приходи, а с ними не вздумай откровенничать. Я давно для себя все понял. Люди – самые опасные звери. Думаешь, для чего придумана религия? Чтобы управлять этими хищными животными. Все рвутся к власти, все! Но одних Бог сделал хозяевами-господами, право дал распоряжаться человечеством, а другим определил быть навечно рабами, служить этим господам. Хорошо придумали, ничего не скажешь.
Он подошел к двери и плотнее ее прикрыл. И уже более тихим, но от того каким-то чужим голосом продолжал, отрывисто чеканя слова, как будто бы острым гвоздем вбивая их мне в башку:
– Революция все перевернула, под зад ногой всем этим хозяевам жизни. Они хвать свои цацки, кто сколько успел, и деру отсюда. Пароход чуть не перевернули, передавили друг друга, пока по трапу карабкались.
Кадровика, чувствовалось, изрядно развезло, выслушивать его ахинею мне порядком надоело. Сам-то на этом драном стуле кем себя ощущал? Уж точно не рабом. Наслаждался, какой-никакой, а начальник, все у него в железном кулаке, над всеми власть. Под каждого подкопается; всласть, наверное, перебирать эти анкетки, пятнышки черные своими выпуклыми глазенками выуживать. Кто папа, кто мама, где родился, почему там не сгодился, а в Одессу прискакал, чего это второй, а то и третий раз женился-развелся. О, еще и партийный, как пропустили, люди надежные должны быть, а он экспедитор, овощи-фрукты по магазинам развозит, с документами дело имеет. Мою анкетку тоже от корки до корки изучил и что разнюхал?
Во мне уже все клокотало, но перебить не решалась. Наконец дождалась паузы, смолчать бы или о чем-нибудь отвлеченном спросить, а я ляпнула:
– Вот вы про революцию. А евреи при чем тут? Они, по-моему, первые поддержали ее.
Он посмотрел на меня исподлобья:
– Говоришь, самый бесправный народ был при царе? Может, и так. Но жалости к ним нет. Отшельники они, растеклись по миру, всю жизнь бегают, их за неповиновение богам со своей земли изгнали. А еще вопрос: была ли еще у них своя земля? Евреев ненавидят за то, что против всех других религий пошли, господствовать над другими народами захотелось.
– А кого у нас любят? И про господство неправда, – меня охватывала злость. Ну, какое господство Лильки Гуревич и ее мамы или двух старушек-евреек из нашего двора надо мной или этим кадровиком. Лишнего слова не скажут, всю жизнь приспосабливаться должны, всюду это отношение как к людям второго сорта ощущают. И чем провинились, тем, что в ненавистную графу не та национальность вписана. Я ругала себя: зачем ввязалась в этот разговор, но и остановиться не могла, хотелось защитить мою подругу.
– Да я вижу, ты умных книжек начиталась. Тогда скажи, за что они прозваны иудеями, а? – кадровик не унимался. – От Иуды, который предал Иисуса Христа. А кто такой был этот Иисус? Кто его знает? Все это сказки о непорочном зачатии девы Марии, у нее же муж имелся. Люди прикрываются ими, хотят верить в них, чтобы отстраниться от действительности. Сейчас какой уже век на дворе, и что, всем хорошо живется, сложившийся мир улучшился, его обуздали? Ничего подобного, какие умы старались, ничего не получается. А ты, Оля, молодец, не боишься, за подругу горой стоишь, уважаю. На фронте в нашем взводе так было. Один, правда, нашелся, блатняга, все к Армену приставал: армяшка и армяшка, но мы его быстро скрутили и на землю опустили. Они потом вдвоем в разведку ходили, по «Отечественной войне» отхватили, не помню только какой степени.
Мне уже давно надо было возвращаться в отдел, представляю, сколько бумаг натаскали за это время. Но мне хотелось добить ситуацию с Лилькой, вдруг все-таки выгорит. Потерплю еще немного.
– За что пострадала моя Злата? На нее же донесли, сволочи. Не будь она еврейкой, может, смолчали бы. Антисемитизм – моральная инфекция! Страшная зараза, и живучая, падла. Все вокруг разъедает, людей, страны. Мне открыто заявляют, чтобы на базе жидов не было и вообще гнать их из торговли. Политика такая. Одесса, сама знаешь, кишит ими. На Амур не едут, им там целую республику открыли, не хотят жить в Биробиджане, сюда тянет, на юг, к теплому морю. Ну, да ладно, – он автоматически протянул руку к бутылке, но она была пуста. Медленно отошел от окна и устало плюхнулся на стул. – Черт с ним, одним больше, другим меньше. Не врешь, что у нее никого родственников? Смотри, если обманешь. Обеих выгоню, Леонида Павловича твоего не побоюсь.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
