И мастерская все еще ждала меня.
Я посмотрела на лестницу и глубоко вдохнула, чтобы привести нервы в порядок. Медленно я поднялась наверх, ухватившись за деревянный поручень, и остановилась перед закрытой дверью, покусывая ноготь.
Глупо бояться этой комнаты. Но она хранит так много прежней меня. Женщины, у которой были мечты, страсть и любовь, которая не боялась будущего и не была одинока.
Мысленно отождествив себя с этой женщиной, я толкнула дверь и взглянула на картины. Мой взгляд сразу приковала церквушка. Она смотрела на Толтинг со склона холма – маленькое, из серого камня здание в окружении пышной травы. Я рисовала ее весной, когда у дорожки, ведущей к большой дубовой двери, цвели колокольчики. Я опустилась на колени перед картиной, которую избегала со дня смерти Лукаса. Здесь мы поженились. И здесь прошли его похороны.
Это место хранило память одновременно о самых счастливых и самых страшных днях моей жизни.
Я почувствовала, как слезы покатились из моих глаз, когда я вспомнила день нашей свадьбы. Все прошло именно так, как мы планировали, – весь город пришел посмотреть на это событие. Вопреки моим ожиданиям белое кружевное платье не сковывало движений, и, когда глаза Лукаса загорелись огнем, я поняла, что сделала правильный выбор. Отец Лукаса – Грэхем – повел меня по проходу. Я всегда относилась к нему скорее как к отцу, нежели к тестю. Он и мать Лукаса, Глория, были очень горды, глядя, как их сын женится. Так как моих родителей не было в живых, они приняли меня в свою семью и были безумно счастливы за нас.
Мы оба считали этот день идеальным.
Но похороны Лукаса я хотела бы забыть навсегда. Вся его жизнь была впереди, и мы планировали провести эту жизнь вместе. И все это у нас отобрали. Нам суждено было быть вдвоем всегда, но мы прожили в браке всего два года до того, как его не стало.
Рыдания подступили к горлу, слезы покатились по щекам, я обхватила руками колени и дала волю своему горю. Боль ожила, когда я увидела картину с церковью. Я изо всех сил старалась не вспоминать, как Лукас выглядел в гробу из полированного дерева рядом с алтарем, перед которым мы стали мужем и женой. Но это было навеки выжжено в моей душе. Я не верила, что смогу пойти туда, но его родители умоляли меня об этом – и я не могла их подвести. Они потеряли единственного ребенка. Быть там – мой перед ними долг. Они хотели, чтобы я произнесла речь, но я не могла вымолвить ни слова. Мне казалось, что Грэхем и Глория разочарованы, хотя они и пытались меня успокоить, говоря, что все понимают. А я просто не могла говорить о Лукасе в прошедшем времени. Я не могла попрощаться.
Глория попросила у меня один из его портретов, и он до сих пор висит у них дома, но хранить остальные мне было не под силу. Слишком тяжело жить в их окружении. В первые недели после его смерти я продала их. Несмотря на то что мы долго были вместе, портретов мужа было не так много. Лукас никогда не мог усидеть неподвижно, чтобы я могла его запечатлеть: он вечно был чем-то занят, о чем-то говорил. Единственной возможностью писать его было поймать момент, когда он был чем-то занят и не замечал ничего вокруг. Он всегда бывал очень удивлен, когда я показывала ему рисунок, будто не верил, что он изображен на картине.
Теперь и остальные картины должны быть проданы. Все очищалось. Жизнь в картинах окружала меня, и я поражалась силе, которой обладали изображения. Силе вызывать чувства. Это и было причиной, по которой я полюбила искусство, почему я хотела сама его создавать и почему я была сейчас так напугана.
С тех пор я не наведывалась в церковь. В первую годовщину смерти Глория и Грэхем пригласили меня пойти с ними на могилу, но мне так и не удалось заставить себя выйти из машины. Я ненавидела себя за слабость, ведь им хватило сил принести цветы и произнести молитву за сына, а я была полностью сломлена. Я никогда не забуду их мужества.
Я вытерла глаза и встала, отряхивая пыль, покрывающую пол, который забывала вымыть. Скоро должна заехать Эмма, – была наша смена у Джо, – поэтому я оторвалась от картин и воспоминаний, которые они вызвали. Я посмотрела на часы и стала раздумывать, чем себя занять. Это было еще одно открытие, сделанное после смерти Лукаса: горе делает тебя одновременно тревожным и бездеятельным. Я как будто забыла, чем занималась раньше, чтобы заполнить свою жизнь. Временами это тянулось бесконечно.
Я спустилась, свернулась клубком на диване и уставилась на каминную полку. Все фото из нашего старого дома были по-прежнему упакованы в коробки и хранились в кладовке под лестницей. Сил достать их у меня не было.
Когда Лукаса не стало, Эмма предлагала мне поговорить с психологом, ведь я провела не один месяц, лежа на их диване в пижаме. Я огрызнулась в ответ, не понимая, как отдалилась от себя прежней, после чего отправилась в ванную, посмотрела в зеркало… и не узнала себя. Мне пришло в голову, как бы огорчился Лукас, если бы увидел меня в таком состоянии. Я сразу же наполнила ванну. Это была мелочь, но, когда я искупалась и оделась, стало немного лучше. И так это и было – я медленно возвращалась к тому, чтобы снова почувствовать себя человеком после почти полного саморазрушения.
Мама умерла спустя год борьбы за то, чтобы остаться со мной, и я думала, что, возможно, пережить такую потерю во второй раз будет не так тяжело. Тогда я начала встречи с психологом, но дальше пары сеансов дело не пошло. Он не знал мою маму. А мне становилось лучше только в окружении людей, которые знали ее и которые скучали по ней так же, как и я. С мамой я знала, что это неизбежно. Я подготовилась, как могла, организовала все заранее.
Но уход Лукаса был столь внезапным, что это не шло ни в какое сравнение. У меня не было никакой возможности подготовиться.
По какой-то странной причине все, что было связано с мамой, ощущалось как прошлое. Я оплакивала все моменты, которые у нас были, все, чему она меня научила, то, как она заботилась обо мне, когда я была больна или грустила, советы насчет Лукаса, которые она мне давала. С Лукасом же я оплакивала будущее. Черную дыру, разверзшуюся передо мной, когда все наши совместные планы развеялись как дым.
Всего пару месяцев назад была наша вторая годовщина. Я все еще не хотела идти на его могилу, поэтому мы с Эммой и Джоном пошли на его любимое место для серфинга. Мы взяли одеяла, устроили пикник, пили его любимое пиво и поднимали тосты за него в тот холодный, но солнечный февральский день. Было невыносимо грустно, что его нет с нами, но нам удавалось улыбаться, вспоминая о лучших временах нашей четверки, о всех глупых и смешных вещах, которые с нами происходили. Было приятно вернуться в памяти к счастливым дням и говорить о нем. Я поняла, что, как бы ни было тяжело думать о нем, это необходимо. Это шаг в правильном направлении. Я вернулась на работу в бар, переехала в новый дом и начала планировать распродажу на пасхальной ярмарке, и впервые за долгое время мои мысли были заняты чем-то еще, кроме потери любимого, хотя в душе была пустота.
До сих пор пустота.
Дедушкины часы в углу пробили наступление нового часа. Глория и Грэхем подарили мне их на новоселье, хотя еще не видели мое новое жилище. Казалось, им было все еще тяжело видеть, что я живу где-то без Лукаса. Часы принадлежали нескольким поколениям семьи Глории, и, когда они громко били в тишине, это будто переносило меня в прошлое. Время – странная штука.
