Я с такой силой вцепилась в лапу Мая, что парень даже взвизгнул от боли.
А я от боли задохнулась.
Потому что на экране происходило невозможное. Кажется, я только что сказала, что Лешке хорошо без меня? Как же я хотела сейчас, чтобы эти слова оказались правдивыми!
Потому что видеть Лешку, моего Лешку в инвалидном кресле, с безжизненным одутловатым лицом, с пустыми глазами растения было невыносимо.
– Прошло уже почти два месяца после чудовищной автокатастрофы, в которой едва не погиб суперзвезда российского шоу-бизнеса Алексей Майоров. В тяжелейшем состоянии певец был доставлен в больницу, где за его жизнь больше месяца боролись врачи. Три недели комы, несколько сложнейших операций, и Алексей постепенно пошел на поправку. Правда, он пока не в состоянии ни ходить, ни общаться, но его близкая подруга, Ирина Гайдамак, говорит, что…
Жуткая боль, на этот раз физическая, судорогой свела все тело. И больше я не видела и не слышала ничего…
Глава 6
В темноте мельтешили вертлявые разноцветные спирали и загогулины, иногда они что-то говорили, но что именно – разобрать было невозможно. Да и не хотелось разбирать, зачем? Иногда темнота становилась более разреженной, и в сером тумане колыхались размытые силуэты. Они склонялись ко мне, потом куда-то пропадали. Но главным действующим лицом, королевой окружавшей меня ночи была боль. Поначалу она горделиво восседала на троне, огромная и всеобъемлющая, но постепенно начала усыхать и сжиматься. Однако покинуть меня окончательно гадина отказывалась категорически.
Но вернуться в реальность наконец позволила.
Осталось только донести эту радостную весть до механизма открытия век. Видимо, там что-то заржавело, потому что открываться глаза отказывались категорически.
Но слух уже включился. И в мой монотонный мир ворвались пикающие звуки явно медицинского происхождения. Больше ничего слышно не было.
Ну-ка, голубушка, постарайся! Вот и хорошо, вот и умничка, справилась наконец-то с упрямыми глазками. Так, теперь слегка сфокусируем, и можно смотреть.
Что ж, палата как палата. Само собой, это больничная палата, у меня в комнате интерьер несколько иной. Шторки другие, обои, мебели побольше, а пульта управления космическим кораблем вообще нет.
Да знаю я, что это пульт управления мной, но уж больно похоже на космический корабль – сложное хитросплетение проводов, мониторов, кнопок и рычагов. И все это для управления, вернее – слежения и поддержания. Слежения за состоянием и поддержания основных функций жизнедеятельности. Причем осуществлялось все это с дурным энтузиазмом, трубки торчали даже из носа.
И вообще слишком уж много всего для одного несчастного тельца, распластавшегося на кровати и почти не видного из-под одеяла.
Стоп. Распластавшегося? Я – плоская?! А где же…
– Саша! – закричала я что было сил.
А поскольку сил было мало, крик превратился в хриплый стон.
Но меня услышали. Дверь распахнулась, и в палату вбежала осунувшаяся, побледневшая Сашка. Глаза у нее были подозрительно красными, веки – опухшими.
– Анетка, милая, ты очнулась! – Саша упала возле кровати на колени и дрожащей рукой погладила меня по щеке.
– Сашка, ты чего? – Я так удивилась необычному поведению подружки, что на мгновение забыла о главном.
Но только на мгновение. В следующую секунду меня затрясло, аппаратура моментально среагировала и зашлась истерическим писком. Сашка вскочила и бросилась к дверям, видимо, хотела позвать врача. Но врач уже сам вбежал в палату, сопровождаемый перепуганной медсестрой. Они тарахтели на немецком, суетились вокруг меня, в руках врача хищно оскалился здоровенный шприц. Сашка держала меня за плечи и что-то говорила прямо в ухо, но я не слышала и не понимала ничего.
Потому что упорно пыталась подняться с кровати, срывая с себя все провода и катетеры.
И кричала, хрипела одно:
– Где моя дочь?!!
Врачу никак не удавалось сделать мне укол, Сашка с медсестрой не справлялись, надежно зафиксировать меня не получалось. Тогда врач что-то коротко приказал медсестре, и та выбежала из палаты.
Чтобы через пару минут вернуться с ребенком на руках. Одетый в забавный костюмчик, очаровательные носочки с помпошками и крохотную розовую шапочку, малыш крепко спал. Вернее, малышка.
Моя дочка.
В палате сразу стало тихо: я пыталась вдохнуть, врач делал свое дело, Сашка улыбалась сквозь слезы, а медсестра положила малышку рядом со мной.
Лапыш мой родной, наконец-то… Мы сделали это, несмотря ни на что, мы справились! Правда, я не помню, как прошел завершающий этап, но главное – ты здесь, рядом, сладко сопишь у меня под боком. Спасибо тебе, Господи.
Я с восторгом рассматривала крупную, красивую девчушку. Неужели это я смогла выносить и родить это чудо? И где она там помещалась, такая большая? И почему она вовсе не красная и сморщенная, как положено быть новорожденному? Почему она такая хорошенькая?
Причмокнув во сне, дочка раскинула ручонки и повернула ко мне голову. Да, понимаю, это – материнская эйфория, но все равно: передо мной был самый лучший в мире ребеныш!
Маленькая папина копия. Из-под шапочки виднелись слегка вьющиеся каштановые волосы, брови, нос, губы – Лешкины черты четко проступали в этом крохотном личике. Длинные темные реснички отбрасывали тень на щеки. Может, хотя бы разрез и цвет глаз мой?
Словно услышав мои мысли, малышка смешно сморщилась, чихнула и распахнула глазенки.
Ну вот, даже этого мне не оставили. Меня с любопытством рассматривал маленький Леша Майоров. Именно с любопытством, взгляд моей малышки был осмысленным и фиксированным. Понимаю, этого не может быть, новорожденные ведь еще не умеют различать лица, но дочка смотрела на меня, знакомясь.
В следующее мгновение любопытство сменилось радостью узнавания, и малышка улыбнулась. И потянулась к моему лицу ручками.
– Сашка, она меня узнала! – всхлипнула я, не в силах пошевелиться.
А пошевелиться хотелось, и не просто пошевелиться, а обнять моего ребеныша, прижать, накормить, убаюкать. Но не было сил.
– Да ладно тебе, узнала! – шутливо проворчала Сашка, шмыгнув носом. – Узнавать она начнет месяца через два-три.
– Это другие дети, а моя – уже сейчас.
– Ладно-ладно, как скажешь. Только не волнуйся, тебе нельзя.
– А что со мной было-то?
В этот момент в наш разговор совершенно не по-джентльменски вмешался доктор. Строгим, безапелляционным тоном было велено прекратить болтовню и отдыхать: мне – здесь, а Сашке – дома. Оказалось, что подруга дежурила в больнице все это время. Какой промежуток вмещался во «все это» – я пока не знала.
