– Даже если так, я не сдамся тебе, Марк, – твердо сказала Татьяна, – даже несмотря на то, что почти готова была это сделать.
– Я же говорил, что тебя надо занести в Красную книгу, – улыбнулся Рудельсон, застегивая рубашку.
– Неужели до сих пор никто тебе не отказывал?
– Представь себе, никто. Ты первая, что, признаться, мне не очень нравится. Может, это первый звоночек, а? Выхожу в тираж?
– Ты даже не допускаешь, что можешь кому-то не понравиться? – искренне удивилась Таня.
– Не понравиться я могу только той, которая на дух не выносит евреев. Но даже националистические предрассудки меня обычно не останавливают. Становится делом чести довести такую антисемитку до постели.
– Неужели тебе ни разу не попадались порядочные женщины, которые могут противостоять твоей… неотразимости, свечам и розам?
– Танюша! Святая ты простота! Обычно дело обходится без свечей и телятины! Хватает какой-нибудь пошлой коробочки конфет «Василек», а то и так… без «Василька» все получается… Это ради тебя я расстарался! Знал же, что ты с принципами и взглядами…
– Марк! А что же Сима?
– А что Сима?
– Ты… Ты ее… не любишь?
– Кто тебе сказал, что не люблю? Люблю. Но одно другому не мешает!
– А если бы Сима…
– Что – Сима?
– Ну… Как ты… Тоже ударилась бы в разгул, раз уж ты проповедуешь такие свободные нравы?
– Сима не ударится. Она тоже… – Рудельсон покрутил рукой у виска. – Обременена принципами и отягощена предрассудками.
– А если она откажется от предрассудков, то ты, значит, не против?
– Конечно, не против, – улыбнулся Марк. – Все мы свободные люди. А основной инстинкт, он на то и основной, что… В общем, ты все понимаешь, Танюша, не правда ли?
Татьяна, уже совершенно успокоившаяся и застегнутая на все пуговицы, села на табуретку, закинув ногу на ногу, и спросила:
– Салфеточки с собой завернуть?
– Обижаешь! – расхохотался Марк. – Это тебе на память! Предлагаю надеть на древки и выставить сии красные штандарты в окнах в знак того, что цитадель не сдалась захватчикам!
– А коньяк?
– С Симой потом запьете свои разговоры!
Он надел черное модное пальто и, потоптавшись у дверей, все же попросил:
– Симе не рассказывай, ладно? Она устроит дикий скандал, а мне ведь ничего не обломилось. Чего зря страдать!
Татьяна кивнула.
После ухода Марка она задула долгоиграющие свечи, завернула их вместе с царственной розой, пустой бутылкой «Мерло» и полной – коньяка в красные льняные салфетки и вынесла все это великолепие в мусоропровод. Никаких штандартов! Цитадель практически сдалась. Ничего не должно напоминать Татьяне об этом позоре!
Ночью ей снились свечи и Марк с горящими глазами и развевающимися волосами. Во сне Татьяна ему сдалась, и он вывесил за окно красную льняную салфетку, как красный фонарь. Знак другим мужчинам, что в мире не бывает порядочных женщин и настоящих подруг.
Проснулась она растерянной и униженной. Сима! Ты должна простить! Это был всего лишь сон!
…– Значит, приставал, – заключила Сима, и из ее знойного глаза на розовую щеку выползла хрустальная слеза.
– Ничего не приставал! Не говори глупостей! – опять завелась было Татьяна, а потом решила резко уйти в сторону от Рудельсона: – Слушай, Симонка, а у тебя уже что, есть кто-нибудь на примете… ну… для измены Марку?
– Представь себе, есть! – Сима гордо вскинула голову, и хрустальная слеза мгновенно высохла. – Мы вместе учились в институте… Вот!
– Он что, не женат?
– Развелся недавно… Но мне он симпатизирует уже давно. Просто я… сдуру… вышла замуж за Марка, а он… Этот человек… Мне назло тут же женился на Мирке… Ну… Ты ее не знаешь… Вот… И теперь я вполне могу утереть Рудельсону нос!
– Сима, может, не стоит бросаться на первого встречного, чтобы утереть Марку нос?
– Какой же Фенстер первый встречный? Я же сказала, что мы знакомы с юности.
– Фенстер?
– Ну да! Это у него фамилия такая – Фенстер. А зовут Юлианом. По-моему, очень красивое сочетание.
– Фенстер… Немец, что ли?
– Почему немец?
– Das Fenster – по-моему, окно по-немецки.
– Окно? Не может быть! – удивилась Сима. – Хотя… Какая разница? Окно так окно. Вот у Рудельсона фамилия небось никак не переводится, а толку? А что касается Юлика, то я вообще-то не знаю его родословной. Может, и были у него в роду какие-нибудь немцы, но сейчас он представляется чистокровным евреем.
– Слушай, Симка, – рассмеялась Татьяна, – а тебе слабо глаз на русского положить?
– Придумаешь тоже! – Симона презрительно передернула плечами. – Да если хочешь знать, для еврейки выйти замуж за русского – это все равно что русской – за негра!
– Да ну?! – расхохоталась Татьяна. – Негры, чтоб ты знала, – они лишь снаружи черные, что их немедленно выделяет среди русских – только и всего! А так они ничуть не хуже других. А некоторые русские женщины, между прочим, даже утверждают, что после негров в постели абсолютно нечего делать с представителями любых других национальностей, включая и твоих евреев.
– А русских, между прочим, выделяет из представителей всех других национальностей потрясающая тупость! – очень раздраженно заявила Симона.
– Симка! А ты не боишься, что я обижусь и за твои националистические настроения вышвырну тебя вместе с Жертвой из своей квартиры прямо на панель?
– Я же ничего плохого не сказала о русских женщинах! – Сима недоуменно округлила глаза, взяла на колени Жертву, которая при звуках своего имени мгновенно вышла из состояния расслабленности и приготовилась заныть об ужине. Хозяйка же так яростно наглаживала ее дымчато-голубую шерстку, что кошка поняла: ужина ей не видать как собственных ушей и сочла за лучшее снова расслабиться на ее коленях. – Русские женщины – они дадут прикурить кому хочешь! Самому умному еврею! Но на ваших, Таня, мужиков, если честно, без слез не взглянешь!
– Та-а-ак! Очень мило! – рассердилась вдруг Татьяна. – Зачем же ты меня все время пытаешься выдать замуж за русского дурака?
– Таня! Ну ты же за еврея не пойдешь?
– Почему это не пойду? Меня с детства воспитывали в отвращении к расизму и национализму! Вот возьму и пойду за еврея! И вообще! Ты, говоришь, ушла от Рудельсона?
– Ну… Ушла…
– Навсегда?
Сима подумала немного, почесала Жертве за ушком, вздохнула и очень горько сказала, как отрубила:
– Навсегда!
– Значит, он абсолютно свободен? Правильно я понимаю вопрос, Симона Иосифовна?
