— Это — Телль Сэкетт, мой друг.
— Понятно, — ответил человек.
Тинкер взглянул на меня.
— Теперь вас никто не тронет, — сказал он. — Можете ходить по Новому Орлеану совершенно спокойно. Правда, за болота и берега проток я не ручаюсь.
Нас окружала пропахшая потом толпа, толкавшаяся, ругавшаяся, так и норовившая залезть тебе в карман или воткнуть в тебя нож, но когда я повернулся, чтобы уйти, она расступилась, и я пошел без всяких препятствий. В толпе я заметил приятеля Тинкера и его самого, окруженного друзьями. С тех пор один из них всегда сопровождал меня, держась неподалеку.
Цыгане знали, как обделывать свои делишки в Новом Орлеане, и там их было гораздо больше, чем принято считать.
Я очень устал от своего похода по притонам и зашагал в сторону отеля, но тут передо мной возник Хиппо Суон.
— Привези моего брата назад, в отель «Святой Карл», — велел я ему. — Если я сам пойду за ним, тебе придется плохо.
Он рассмеялся и оглянулся по сторонам, ища своих людей, но они неожиданно куда-то исчезли, и вокруг нас образовалось открытое пространство. Хиппо это не понравилось. Он никого не боялся, но здесь, в этом квартале, его люди перестали его слушаться, и он никак не мог понять почему. Он пришел сюда с полудюжиной молодцов, а оказался вдруг один на один со мной.
У него была белая кожа и толстые губы, а маленькие глазки, в которых светилась жестокость, заплыли жиром. Он оказался еще крупнее, чем показался мне вначале. У него были тяжелые мощные плечи и руки, а кисти толстые и широкие.
— Значит, мне придется плохо? Очень хорошо, мой хвастунишка, очень хорошо, — насмешливо бросил он.
Мне очень не нравился этот тип. Терпеть не могу людей, нарывающихся на драку, а он был именно таким. Однако его приходилось принимать всерьез — он был жесток, и жесток потому, что любил жестокость.
— Если с головы Оррина упадет хотя бы один волос, Хиппо, я брошу на съедение рыбам то, что от тебя останется.
Он снова рассмеялся — Хиппо меня не боялся. Впрочем, я всегда считал угрозы пустой тратой времени, но сейчас я должен был спасти своего брата, и, если угроза сможет хоть на время оттянуть расправу с ним, я готов был угрожать сколько угодно.
— Какая разница — одним Сэкеттом больше, одним меньше? — фыркнул он.
— Тебе-то, конечно, никакой, зато для нас — разница большая.
— Для нас? Я вижу только одного Сэкетта.
Я улыбнулся.
— Хиппо, — спокойно произнес я, — нас столько, сколько нужно. Правда, я никогда не видел больше дюжины Сэкеттов за раз, за исключением одного случая — «Золотой свадьбы» их прадедушки и прабабушки. Тогда собралось больше ста мужчин из нашего рода, и я не скажу, что сосчитал всех.
Хиппо мне не поверил, но ему не понравилось, что его люди вдруг исчезли. Насторожили его и взгляды странных людей со смуглой кожей, которых он заметил в толпе. Возможно, он часто видел этих людей раньше, но сегодня они почему-то смотрели на него с нескрываемой враждебностью.
— Ничего, придет время, — прорычал он сквозь зубы, — я тебе переломаю хребет! — И он показал жестом, как он это сделает. Не сомневаюсь, что такими огромными ручищами можно сломать все что угодно. Потом он повернулся и ушел, а я возвратился в отель «Святой Карл» и переоделся к ужину.
Я надел новый костюм, сшитый для меня портным, и остался доволен своим видом — костюм сидел как влитой. Всю свою жизнь я носил одежду, сшитую моей матерью из ткани, которую она собственноручно ткала. Кое-что я сам шил себе из оленьих шкур или покупал в магазинах городков, чье население занималось разведением скота. Такого костюма, как сейчас, у меня еще не было.
Я выглядел очень элегантным, но неожиданно мне в голову пришла мысль, которая меня расстроила, и я отвернулся от зеркала. С чего это я вдруг так вырядился? Я ведь всего лишь деревенский парень, неисправимый провинциал, у которого все руки в мозолях от тяжелой работы и который большую часть времени проводит в седле.
И зачем я сшил себе этот прекрасный костюм? Когда еще я смогу его надеть? И что я делаю в этом роскошном отеле? Мое место у костра, среди ковбоев и на постоялых дворах, ведь я бродяга, все мое имущество — лассо и седло. И лучше мне об этом не забывать.
Впрочем, иногда мужчина может забыть о своем происхождении. Вот Оррин, например. Женщины не зря любят его — он красив, хорошо танцует, любит музыку, а поет так, что бобры вылезают из своих прудов послушать.
Ничего этого нельзя сказать обо мне. Я — крупный мужчина непримечательной наружности, у меня широкие плечи, большие руки, лицо широкоскулое и книзу сужается. В дополнение ко всему оно обезображено шрамами, которые я получил в таких местах, куда приличные люди предпочитают не соваться. Есть у меня шрамы и на сердце — женщины, которым я оказывал внимание, рано или поздно бросали меня.
Мягкие ковры, белое белье, сверкание дорогого стекла и серебра — все это не для меня. Я рожден для того, чтобы дышать запахом горящих сосновых веток, спать под открытым небом, прямо на земле или под фургоном, вдыхать запах паленой шерсти, когда клеймят животных, или запах пороха.
Тем не менее я начистил свои сапоги, пригладил, насколько мог, волосы и, подкрутив усы, спустился в ресторан.
Ловушки, которые ставит нам жизнь, не всегда сделаны из стали, да и приманкой часто служит совсем не то, что думаешь.
Когда я вошел в ресторан, она сидела в одиночестве, а когда взглянула на меня, ее глаза расширились, а на губах заиграла легкая улыбка.
Она была красива, так красива, что мое сердце заболело при виде ее. Неожиданно мне стало страшно, и я уже собрался было уйти, но она быстро и грациозно поднялась и сказала:
— Мистер Сэкетт? Вы — Вильгельм Телль Сэкетт?
— Да, мэм, это я. — Я теребил в руках шляпу. — Да, мэм. Я собирался поужинать. А вы уже отужинали?
— Я ждала вас, — ответила она, опустив глаза. — Боюсь, вы подумаете, что я веду себя чересчур смело, но я…
— Ничего подобного, — ответил я и пододвинул для нее стул. — Мне ужасно надоело ужинать одному. Похоже, только я ужинаю здесь в одиночестве, больше никто.
— А вам часто приходится бывать в одиночестве, мистер Сэкетт?
Она взглянула на меня своими большими, нежными глазами, и я почувствовал, что теряю голову.
— Да, мэм. Я много путешествовал по таким местам, куда не ступала нога человека, по горам и далеким равнинам, где не встретишь никого… кроме грабителей да, изредка, койотов.
— Вы, должно быть, очень смелый человек.
— Нет, мэм. Я просто не знаю другой жизни. И все это кажется вполне естественным, если ты вырос на лоне природы.
Мне вдруг стало трудно дышать — черт бы побрал эти тугие воротнички! Они всегда натирают мне шею. Да еще револьвер съехал на живот и нещадно давит. Я почувствовал, что на лбу у меня выступили капельки пота, я мучился от того, что не могу их вытереть.
