– Мы не принуждаем к исламу ни один народ, – сказал Алай. – Те, кто заявляет иначе, – лгут. Мы лишь просим их открыть двери проповедникам ислама, чтобы люди могли выбрать сами.
– Прошу прощения, – возразил Питер, – но люди мира видят эту открытую дверь и замечают, что никто сквозь нее не проходит, кроме как в одну сторону. Как только нация выбирает ислам, людям больше не позволяется выбрать что-то иное.
– Надеюсь, я не слышу в твоем голосе эхо Крестовых походов?
«Крестовые походы, – подумал Питер. – Старое пугало». Значит, Алай действительно вступил в ряды сторонников фанатичной риторики.
– Я лишь передаю то, что говорят среди тех, кто желает объединиться в войне против вас, – сказал Питер. – Именно этой войны я надеюсь избежать. То, чего безуспешно пытались достичь террористы прежних времен, – мировая война между исламом и всеми остальными, – возможно, сейчас у самого порога.
– Люди Аллаха не боятся исхода подобной войны, – заявил Алай.
– Я надеюсь избежать самой войны. Уверен, халиф тоже не желает бессмысленного кровопролития.
– Любая смерть во власти Аллаха, – сказал Алай. – Какой смысл всю жизнь бояться смерти, если она приходит к каждому?
– Если вы так относитесь к ужасам войны, – бросил Питер, – то мы зря теряем время.
Он наклонился, собираясь встать, но Петра положила ладонь ему на бедро, удерживая на месте. Впрочем, уходить Питер не собирался.
– Но… – проговорил Алай.
Питер ждал.
– Но Аллах желает от детей своих добровольного послушания, а не страха.
Именно на такой ответ Питер и надеялся.
– Значит, убийства в Индии, резня…
– Никакой резни не было.
– Слухи о резне, – поправился Питер. – Похоже, подтвержденные контрабандными видеозаписями, показаниями свидетелей и аэрофотосъемкой предполагаемых мест массовых убийств. В любом случае я рад, что подобное – не политика халифата.
– Если кто-то убивал невинных, чье единственное преступление в том, что они верили в идолов индуизма и буддизма, – подобный убийца не может быть мусульманином.
– Народу Индии весьма интересно…
– Вряд ли ты можешь говорить от имени какого бы то ни было народа, кроме жителей небольшого комплекса в Рибейран-Прету.
– Как сообщают мои информаторы, народу Индии весьма интересно, намерен ли халиф отречься от убийц и казнить их или просто сделать вид, будто ничего не случилось? Ибо если они не могут верить словам халифа, будто он властен над всем, что делается во имя Аллаха, – они будут защищаться сами.
– Нагромождая камни на дорогах? – спросил Алай. – Мы не китайцы, нас не запугаешь историями о «Великой индийской стене».
– Халиф теперь правит населением, среди которого намного больше немусульман, чем мусульман, – сказал Питер.
– Пока – да, – ответил Алай.
– Вопрос в том, увеличится численность мусульман благодаря проповедям или благодаря убийствам и подавлению неверных?
Впервые за все время Алай повернулся к ним. Но он смотрел не на Питера – взгляд его был устремлен на Петру.
– Ты ведь меня знаешь? – задал он вопрос.
Питер благоразумно промолчал. Слова его сделали свое дело, и теперь наступила очередь Петры – для чего он и взял ее с собой.
– Да, – ответила та.
– Тогда скажи ему.
– Нет.
Алай уязвленно молчал.
– Мне неизвестно, принадлежит голос, который я слышу в этом саду, Алаю или людям, которые посадили его на трон и решают, кто может с ним говорить, а кто нет.
– Это голос халифа.
– Я читала историю, – сказала Петра, – как и ты. Султаны и халифы редко представляли собой большее, нежели священные фигуры, если позволяли своим слугам держать себя взаперти. Выходи в мир, Алай, и сам увидишь кровавые дела, творящиеся от твоего имени.
Послышались громкие шаги, и из укрытия вышли солдаты. Мгновение спустя грубые руки схватили Петру и поволокли ее прочь. Питер даже пальцем не пошевелил, чтобы вмешаться. Он лишь смотрел прямо на халифа, молчаливо требуя показать, кто в этом доме хозяин.
– Отставить, – негромко, но отчетливо произнес Алай.
– Ни одна женщина не вправе так разговаривать с халифом! – крикнул кто-то за спиной у Питера.
Он не стал оборачиваться – достаточно было, что тот говорил на общем языке, а не на арабском, и акцент его свидетельствовал о превосходном образовании.
– Отпустите ее, – приказал Алай, не обращая внимания на кричавшего.
Солдаты немедленно отпустили Петру, которая сразу же вернулась к Питеру и села рядом. Он тоже сел. Теперь оба стали зрителями.
К Алаю подошел только что кричавший незнакомец, облаченный в развевающиеся одежды шейха.
– Она посмела приказывать халифу! Это вызов! Ей следует вырвать язык!
Алай продолжал сидеть молча.
Шейх повернулся к солдатам.
– Взять ее! – бросил он.
Солдаты шагнули к Петре.
– Отставить, – спокойно, но четко приказал Алай.
Солдаты остановились. Вид у них был унылый и сконфуженный.
– Он сам не знает, что говорит, – сказал шейх. – Заберите девушку, а потом обсудим, что делать дальше.
– Не двигаться с места без моего приказа, – велел Алай.
Солдаты замерли. Шейх снова повернулся к нему:
– Вы совершаете ошибку.
– Солдаты халифа – свидетели, – объявил Алай. – Халифу угрожали. Приказы халифа пытались отменить. В этом саду есть человек, который считает, будто у него больше власти в исламе, чем у халифа. Значит, слова этой неверной девушки – правда. Халиф – всего лишь священная фигура, которая позволяет своим слугам держать себя взаперти. Халиф – пленник, и от его имени исламом правят другие.
Судя по выражению лица шейха, тот понял, что халиф – не просто мальчишка, которым можно манипулировать.
– Не стоит идти по этому пути, – сказал он.
– Солдаты халифа – свидетели, – продолжал Алай, – что этот человек приказывал халифу. Это вызов. Но, в отличие от девушки, этот человек приказал вооруженным солдатам в присутствии халифа не повиноваться ему. Халиф может без вреда для себя выслушать любые слова, но когда солдатам приказывают не подчиняться ему, вовсе не требуется имам, чтобы объяснить, что свершилась измена и богохульство.
– Если попробуете мне помешать, – бросил шейх, – другие…
– Солдаты халифа – свидетели, – вновь продолжил Алай, – что этот человек – участник заговора против халифа. Есть и «другие».
Один из солдат шагнул вперед и положил ладонь на руку шейха.
