Господин Ботен следил за морскими цыганами с нарастающей злобой. Для нас они были колоритными кочевниками, для него — кучкой вороватых бродяг, которые навязывают туристам разное дешевое барахло.
— Смотрите! — воскликнул Рори.
Черепаха начала откладывать яйца. Мы осторожно приблизились, то же самое сделали чао–лей.
— Морские бродяги следуют за черепахой, — сказал мне господин Ботен. — Они знают, что она собирается откладывать яйца.
— Они ведь ничего ей не сделают, правда? — умоляюще спросил Рори.
Я глянул на чао–лей: что–то не похоже, чтобы они собирались предложить ей блюдечко молока. Все трое — угрюмый мальчик, девочка лет шестнадцати и старик — наблюдали, как появляются яйца.
Черепаха отложила пять яиц и, похоже, выбилась из сил. Кива осталась разочарована.
— И это все? — спросила она. — Больше яиц не будет? Я‑то думала, они откладывают… ну, не знаю… миллион.
Зато Рори был как в лихорадке. Я не сомневался, что это лучший день в его жизни.
— На Пхукете черепахи не откладывают помногу яиц, — принялся терпеливо объяснять он, а сам с трудом переводил дыхание, охваченный благодарностью за то, что ему посчастливилось лицезреть это чудо. — Здесь тепло весь год, черепахам не надо беспокоиться из–за погоды. Теперь понимаешь? Но яйца остаются без защиты, а они такие маленькие и мягкие… Их поедают хищники… Крысы… Ящерицы… — Рори покосился на чао–лей. — Люди…
Черепаха устало поползла к воде. Старый морской цыган обошел ее и быстро приблизился к кладке. Он выбрал одно яйцо, бегло его осмотрел и зашагал обратно к пироге.
— Неужели это законно?! — возмутилась Тесс.
Господин Ботен что–то сердито сказал цыгану и пошел было за ним, однако тот поднял руку с яйцом и разразился бранью.
Господин Ботен остановился, качая головой.
— Он говорит, что из уважения к матери берет только одно яйцо, но остальные все равно съедят крысы.
Рори всхлипнул. Жена взглянула на меня, словно ждала, что я как–нибудь спасу положение и не позволю испортить наш пикник. Но я только пожал плечами. Я не собирался ввязываться в драку со старым цыганом из–за черепашьего яйца.
— Звучит довольно разумно, — заметил я.
Рори осторожно приблизился к черепахе, скорбно ссутулив плечи. Мы все последовали за ним. Угрюмый цыганский мальчик сидел на корточках и наблюдал, как черепаха медленно ползет к морю. Он с любопытством провел рукой по ее похожему на камень панцирю.
Рори задышал тяжело и часто.
— Ее нельзя трогать. Послушай… эй, послушай… ее нельзя трогать. Наверное, он не говорит по–английски… Скажите ему, чтоб он ее не трогал.
Но цыганенок уже поднялся на ноги и зашагал к лодке, остановившись, чтобы подобрать летающую тарелку, которую наши дети забыли на песке. Он глянул на нее, словно на ракушку, а затем пошел к воде, лениво похлопывая себя тарелкой по бедру.
— Эй! — крикнула Кива и побежала за ним. — Это не твое!
Мальчик развернулся к ней лицом. Кива протянула руку, но он поднял тарелку над головой, хотя и был на пару дюймов ниже моей дочери.
Рядом с ними тут же оказалась Тесс.
— Ты говоришь по–английски? — спросила она с дружелюбной улыбкой, и по одному этому вопросу было ясно, какой она чудесный учитель.
В последнее время жена устала от школы — устала от отсутствия дисциплины и нежелания учиться, устала от родителей, у которых больше татуировок, чем книг. Но по тому взгляду, каким она смотрела на этого маленького набыченного мальчика, я видел, что когда–то она любила свою работу и, возможно, скучала по ней больше, чем готова была признаться.
Мальчик взглянул на нее дикими настороженными глазками.
— Я инженер, — объявил он тонким писклявым голосом. — Я родился в Германии. Я родился в Австралии. Когда уходит поезд на Чиангмай? У вас есть что–нибудь более дешевое? Мне нужно что–нибудь более дешевое. Я студент. Я инженер. Я мистер Смит. Я господин Хонда из Токийского банка. Отведите меня к врачу. У меня болит живот.
Тесс захлопала в ладоши и засмеялась.
— Молодец! Как тебя зовут?
Он молчал и лишь с горечью смотрел на нас; мы узнали его имя только потому, что его окликнула старшая сестра:
— Чатри! Чатри!
— Послушай, можешь поиграть с нами, если хочешь, — сказала Кива. — Но брать чужое — совсем не круто.
Однако мальчику некогда было играть.
Он побежал к отцу и сестре — они уже сидели в лодке, и старый цыган заворачивал яйцо во что–то вроде грязного одеяла.
Когда чао–лей оттолкнулись от берега, я поднял с песка летающую тарелку. Черепаха быстро исчезла в волнах, однако лодку с тремя темными силуэтами какое–то время еще было видно, и мы наблюдали за ней, пока она не вышла из бухты.
— Скитаются, — произнес господин Ботен, и его тон говорил, что так всегда было, есть и будет.
5Всю дорогу, пока мы поднимались на холм, рыдания моего сына смешивались с вечерними вздохами моря.
— Прекрати, — сказал я.
Прозвучало это слишком резко, но, когда кто–нибудь в моей семье плакал, меня всегда охватывало смятение.
Кива заботливо обняла брата своей худенькой ручкой.
— Слезы ничего не изменят, — добавил я уже мягче, хотя и понимал, что сказанного не воротишь.
— Знаю, — прохлюпал Рори. — Знаю, что не изменят, но остановиться не могу.
— Почему ты плачешь? — спросил господин Ботен.
Наш сосед не знал Рори так хорошо, как мы. Нам–то не надо было объяснять, почему он плачет.
— Яйцо… — проговорил Рори, и по стеклу его очков скатилась слеза. — Мать… Малыш…
Тесс повернулась ко мне, и мы обменялись понимающим взглядом.
— Мальчики, а почему бы вам не съездить в гости к папиному другу? — предложила она и обняла сына за плечи, так что он оказался зажат между матерью и сестрой. — Ну, к тому, который завел… Кого он там завел?
Рори широко распахнул мокрые от слез глаза.
— Гиббона? К папиному другу, который завел гиббона?
— Это поднимет тебе настроение, — уверенно сказала Тесс.
Пока я выкатывал «Роял Энфилд» из сарая, она вытерла Рори глаза и нос и надела на него шлем.
Джесси стоял перед дверью своей квартиры. Рубашка на нем была разодрана, бледное лицо блестело от пота, на лбу алели свежие царапины. Англичанин тупо уставился на нас, словно пытаясь понять, кто мы такие.
— Да? — прохрипел он.
Несколько секунд я просто стоял и молчал.
— Это мой сын, — произнес я наконец.
