— И давно ли… — пробормотала я, желая спросить, сколько времени Каликсто провел на борту «Эсперансы». Я никак не могла взять в толк, почему юноша говорит, что живет в море, словно здесь его постоянное место.
Однако юнга не понял мой вопрос и ответил невпопад:
— В Саванну.
Тогда я попробовала зайти с другой стороны.
— Ну а потом куда?
Каликсто ответил, что по прибытии в порт собирается наняться на другое судно, так как капитан «Эсперансы» не намерен в ближайшее время покидать Саванну. Так у меня зародилась надежда, что вскоре моя мечта сбудется: мне вдруг ужасно захотелось, чтобы Кэл сопровождал меня в путешествии на юг до самой Гаваны. Точнее, чтобы я поплыла вместе с ним. Так или иначе, вскоре нам действительно пришлось вместе бросить вызов судьбе — вследствие совершенно непредвиденных обстоятельств.
Из Саванны мы отплыли на борту «Афея». Я вновь с готовностью заплатила притворством и звонкой монетой, а недавний юнга достиг того же, поклявшись соблюдать трезвость, усердно трудиться в соответствии со своим возрастом и честно выполнять возложенные на него обязанности. Во всяком случае, таковы были слова новоиспеченного стюарда с почтительными манерами, когда он пришел наниматься на новое судно, держа под мышкой Библию. Кажется, ему пообещали заплатить не то три, не то пять долларов. Я рассталась с суммой в несколько раз большей, но согласилась бы отдать все, что имею, за право покинуть берега Джорджии в обществе этого юноши.
«Афей» был обыкновенной двухмачтовой шхуной, пришедшей из порта Мистик в штате Коннектикут и направлявшейся в Гавану с грузом кукурузы и других товаров, чтобы на Кубе принять на борт кофе и бочонки мелассы, то есть черной патоки, получаемой при переработке сахарного тростника. В Саванну шхуна зашла для того, чтобы высадить на берег двух провинившихся матросов дурного нрава. К счастью, мы прибыли в порт практически одновременно с «Афеем». Еще большей удачей нам показалось то, что на шхуне не хватало двоих моряков для пополнения команды. Однако я отправилась в путь исключительно на правах пассажира — какой из меня моряк! Каликсто, напротив, вошел в число этих двух нанятых в Саванне матросов.
Я очень радовалась тому, что нашла судно, идущее в Гавану, и Каликсто был рад не меньше меня, ибо не любил болтаться на суше. Я очень старалась подольститься к нему и уговорить его наняться именно на «Афей», поскольку моряки требовались еще на одном судне. Пришлось ему напомнить, что он очень давно не был дома. Не то чтобы дома — мать Каликсто умерла, братьев и сестер за прошедшие годы разметало по свету, а судьба отца его не волновала. Однако он все-таки согласился отправиться вместе со мной на «Афее», а значит, ему нравилось мое общество. Правда, надо честно сказать — мне пришлось поманить его деньгами. Я намекнула, что в Гаване могу нанять его в качестве чичероне. Нужно отдать должное юноше: он отмахнулся от подобной идеи, хотя едва ли был вполне чистосердечен. После этого предложения парень, если б его кто спросил, вполне мог говорить, что находится у меня в услужении, хотя мы еще не обсуждали никаких условий и обязанностей. Пойми меня правильно, моя неведомая сестра: мне меньше всего хотелось распрощаться с этим юношей. Он бы очень пригодился мне на Кубе — Кэл знал язык и саму страну, — но я не собиралась привлекать его к себе при помощи колдовских уловок и ухищрений. Да, я убеждала его настойчиво, но не прибегала к помощи Ремесла. Иначе было бы бесчестно. Такую ошибку я уже совершила прежде и не собиралась дважды наступать на одни и те же грабли.
За доллар я наняла лодочника, чтобы тот отвез нас с Кэлом на стоящую на якоре шхуну. Мы взошли на борт утром того дня, когда судну предстояло выйти в море, однако, как ни странно, никого там не встретили. Мы словно попали на корабль, населенный призраками. Вскоре ответ на сию загадку был получен: команде просто захотелось сполна и до последней капли насладиться всеми радостями и удовольствиями портового города. Но еще до того, как солнце достигло зенита в полдень, экипаж вернулся на борт.
Причем услышали мы их еще до того, как увидели. Плеск весел судовой шлюпки сопровождался возгласами: «Гребите же, чертовы пьяницы! Гребите!» Голос того, чьи выкрики звучали громче всех, напоминал скрип несмазанных ворот. Крепкие выражения придавали его речи неповторимую индивидуальность, и бедный Каликсто, едва заслышав это, смертельно побледнел — даже не видя шлюпки, он тотчас же понял, кто именно приближается к «Афею».
Я перешла на правый борт, к которому подходила шлюпка, и приготовилась поприветствовать морских волков, как подобает мужчине, то есть сложила пальцы и ладонь узкой лодочкою для нескончаемой череды ненавистных мне рукопожатий. Обернувшись, я вдруг заметила, что Каликсто, только что стоявший рядом со мной, куда-то исчез. Вскоре я обнаружила его рядом с главной мачтой, у которой мы сложили пожитки (Кэл сказал мне, что не стоит занимать койки до возвращения команды, чтобы не искать неприятностей на свою голову). Юноша опустился на колени и с отчаянным лицом пытался не то развязать, не то вновь завязать свой вещевой мешок. Никогда я не видела его в такой тревоге. По натуре он был очень спокойным, на борту «Эсперансы» и в Саванне неизменно пребывал в прекрасном расположении духа. Знакомство наше было недолгим, но сейчас кто угодно тотчас догадался бы о том, что яснее ясного рассмотрела я: парень был чрезвычайно расстроен. Вернее, он попросту испугался. Мне даже показалось, что юноша принял решение прыгнуть в воду с левого борта шхуны, лишь бы избежать встречи с тем, кто громогласно подплывал с правой стороны.
Нет, этим пугающим человеком оказался не капитан судна. Сам командир незаметно выбрался на палубу откуда-то из нижних помещений и вдруг предстал перед нами с горячими приветствиями, каких ни я, ни Кэл не заслужили. Несомненно, капитан слышал, как мы поднялись на борт «Афея», поскольку мы не думали таиться и обследовали судно, которое считали совершенно безлюдным, вовсе не беззвучно. Нет, здесь явно было что-то не так. Здешние правила — как оказалось, известные всем на борту «Афея» — нам не понравились. Для всех членов команды мы оказались чем-то вроде отбросов общества. Судите сами: корабельный юнга, с ним неизвестно откуда взявшийся франт, единственным достоинством которого является его кошелек. Невозмутимый капитан флегматично стоял рядом со мной, а Кэл совсем стушевался, будто превратился в мою тень. Я ощущала его прерывистое дыхание на своей шее. Но вот шлюпка подошла к борту, и я увидела…
Mon Dieu! Похоже, капитан судна или те, кто от его имени вербовал команду, долго рыскали по преисподней, чтобы подобрать такую компанию. Откуда еще могли взяться отпетые личности, намеревавшиеся подняться на шхуну?
Приведу только небольшой список того, чего не хватало многим из этих джентльменов. У одних не оказалось рук или ног, у других отсутствовали передние зубы, пальцы на руках и ногах тоже имелись не в полном комплекте, как, впрочем, и детали одежды. Им явно недоставало остроумия, волос и хотя бы капельки трезвости. Они не были знакомы с такими вещами, как одеколон, гребни, штопальные иглы — не говоря уж о мыле. Однако гораздо хуже выглядит список того, что они имели в избытке. Во-первых, ром в виде паров, источаемых сей инфернальной компанией так обильно, словно она дышала исключительно им одним; эти пары смешивались, но далеко не сразу, с запахами моря и гавани. Во-вторых, невероятное презрение к собственной коже: каждый разукрасил ее татуировками с якорями, именами любимых, крестами и распятиями. Другие сюжеты распознавались с трудом, поскольку время, солнце и законы Ньютона оказали неизгладимое воздействие на тела, отчего рисунки на коже покрылись пятнами, сморщились и покоробились, но все еще крепко держались. И хотя морские бродяги владели многими языками, ни один из них, похоже, не знал слов, означающих простейшие приветствия. Мне опять показалось, что мы попали на корабль-призрак, но ведь сами мы призраками не были. Однако никто и не подумал с нами здороваться — ни с Каликсто, ни со мной. Такой дух царил на этом корабле.
