Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Но я знал, что делал. Доход от рулетки должен быть достаточно большим, а дело опасное, и потому лучше платить как следует.
Обоз получился изрядный, состоящий аж из пяти телег. Вроде бы своих вещей негусто, котомки с нарядной одеждой да сменным бельем, ну и пищали с запасами пороха и пуль.
Зато все остальное, включая запчасти для столов, горшочки с красками и нарезанные квадратиками дополнительные пластины для обновления фишек, не говоря уж про сами столы, места заняло изрядно.
На передней телеге катил важный пан Пров Кузьмич Бжезинский. Нет, на самом деле фамилии он не имел, не в том чине, так что это уже моя инициатива.
– На чье имя делать купчую на дом? – осведомился приказчик Баруха, и я недолго думая назвал эту фамилию, которая вроде бы и соответствовала по звучанию Речи Посполитой, и в то же время не была чересчур нахальной – ведь не Сапега он, не Радзивилл и не Вишневецкий с Потоцким.
Пров Кузьмич, который своего деда вовсе не знал[12], был донельзя доволен самим фактом существования фамилии, которую он заполучил, а ее иностранным звучанием – вдвойне.
– Ежели с кем из купчишек дело иметь доведется, сразу иначе глядеть станут[13], – заметил он, счастливо улыбаясь.
Теперь оставалось только ждать результатов. Ждать, но не полагаться на то, что они вообще будут, а потому попытаться предпринять что-то еще. Только вот что именно?
«Думай, Федя, думай! – подгонял я себя. – Тебя ныне даже имя обязывает думать. Ты хоть и не Эдмундович, но все равно прозываешься Феликсом, так что давай, железный рыцарь Годуновых, поднапрягись!»
Глава 3Еще один «старый знакомый»
– Ежели бы сразу откачали – иное, – в очередной раз сидя напротив меня в Думной келье, разглагольствовал Годунов, продолжая обсасывать излюбленную тему о невозможности воскрешения царевича из мертвых. – Вона и ты меня тоже из мертвяков вытащил – уж душа от тела отделилась. Но то – миг краткий. А он токмо в домовине в церкви и то с десяток ден лежал. Клешнин[14]сказывал, уж и пованивать учал, да изрядно. Смердело от тела перед захоронением зело обильно. Что ж за Исус[15]такой середь моих бояр сыскался, кой камень надгробный отворил[16]?! – кипел от негодования царь. – Вот бы полюбоваться на чудотворца!
Мне оставалось только понимающе вздыхать, кивать и… помалкивать. А что тут скажешь, коль даже дотошные российские историки так толком и не выяснили, кто был на самом деле человек, называвший себя царевичем. Ни происхождение, ни род – ничего не известно.
И то, что одно время его именовали Отрепьевым, вовсе ничего не означает. Царские власти ляпнули эту фамилию потому, что вроде бы все совпадало, а им позарез понадобилось как-то назвать этого неизвестного афериста, и вся недолга.
На самом же деле, помнится, я читал, что даже заговорщики, убивавшие его, в последние минуты упорно спрашивали: «Скажи, кто ты есть и чей ты сын?»
Лишь раз я раскрыл рот. Это произошло в день, когда сам себя измучивший догадками Годунов вдруг ударился в крайности, спросив у меня:
– А как ты мыслишь, Феликс Константинович, можа, и впрямь чудо свершилось?
Я вытаращил глаза.
– И кто же тот Исус, государь?
– Нет, я не о том, – поправился царь. – А ежели в самом деле мальца подменили? Людишки Семена Никитича сказывали, будто расстрига оный крестом златым бахвалится, кой, дескать, мать ему передала, инокиня Марфа. Крест же и впрямь дорогой, с каменьями. Иван Федорович Мстиславский не поскупился, егда дарил оный. Не могла ж она кому ни попадя крестильный сыновний крест отдать, так?
– Так спросить ее надо, и все, – предложил я.
– И я о том же мыслю, – кивнул царь. – Послано уже за ей. Вскорости привезут. А ты со мной пойдешь вопрошать. Кому иному не могу доверить – тебе же яко на духу.
Я, встав на дыбки – внутренне, разумеется, – как мог, объяснил Годунову, что это дело не принесет ничего хорошего, вывалив ему подробный расклад. Ну в самом деле, какая мать выдаст местонахождение своего сына, даже если он действительно был подменен?
– А на дыбе? – возразил Годунов.
– Помнишь, государь, как мой отец в твоем присутствии, когда царь пытал князя Воротынского, заявил Иоанну Васильевичу, что на дыбе любой человек от нестерпимой боли может оболгать себя самого, не говоря уж про других, и скажет все, что только нужно кату с приказными людьми?
Борис Федорович сумрачно кивнул и нервно прошелся из угла в угол Думной кельи. Он так сильно нахмурил брови, что глаз практически не было видно.
– Так ты мыслишь, что истины в сем деле уже не сыскать? – наконец спросил он.
– Нет, не мыслю, – нахально заявил я. – Умному человеку надо дать лишь ниточку в руки, и он дальше будет ее потихоньку тянуть, пока не размотает весь клубочек. Может, и не до конца, – поправился я, – но что касается того, подлинный царевич или нет, тут сыскать можно.
– А мне оное нужнее всего, – мгновенно оживился царь. – К тому ж умных людишек у меня изрядно, вот токмо с преданностью худо. – И уставился на меня.
Неправильный какой-то этот взгляд. Не понравился он мне.
– От твоих подьячих из Разбойного приказа ничего не ускользнет. А если желаешь, могу и сам с ними поговорить, чтоб нужного человечка подобрать.
Годунов продолжал молчать и смотреть на меня. Как там в гайдаевской кинокомедии говаривал Жорж Милославский? По-моему, что-то типа: «На мне узоров нет и цветы не растут».
Но ему было легче. Стой сейчас передо мной управдом Бунша, и я бы ему ответил что-то в этом духе, а тут…
Конечно, Борис Федорович не Иван Грозный, а весьма приличный мужик с пониманием, но все же царь, а это не хухры-мухры. Однако и совсем промолчать не годилось, а то мало ли что придет ему в голову.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
