Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Саулин. Значит, София, – неслыханная вещь! – и этому божеству есть куда обращать свои мольбы? И оно трепещет правосудия? Я удивлялся прежде, почему это боги больше всего страшатся нарушить клятву Стиксовым болотом. Теперь понимаю: причина – наказание, которое и они должны понести.
София. Это так. Кузнецу своему Вулкану Юпитер запретил работать по праздникам; Вакху наказал не выпускать своей свиты и не позволять Эвантам [18] гулять, разве что во время карнавала и в главные праздники года, только после ужина, с заходом солнца, да и то не без нарочитого на каждый раз позволения.
Мом, тот самый, что когда-то давным-давно говорил против богов и, как им казалось, слишком строго обличал их грехи, за что был изгнан с собраний и советов и прикреплен к звезде, находящейся в кончике хвоста Каллисто [19] , дабы не мог перейти пределы параллели, под коей стоит гора Кавказ, где бедный бог изнемогал от холода и голода, – вызван теперь обратно, оправдан, восстановлен в своем прежнем достоинстве и назначен ординарным и экстраординарным проповедником с широчайшими полномочиями обличать пороки, невзирая ни на чьи титулы и сан.
Купидону Юпитер запретил впредь ходить повсюду в присутствии людей, героев, богов таким голоштанным, как у него есть привычка, и приказал ему не оскорблять отныне зрение небожителей, показывая детородные части всему Млечному Пути и олимпийскому Сенату, но ходить впредь одетым, по крайней мере, от пояса до низу. Кроме того, Юпитер строго-настрого наказал ему, чтоб он не смел сыпать своими стрелами, кроме как для естественной потребности, а чтоб любовь у людей он сделал, как у животных, приурочив ее к точно определенным временам года. Пусть точно так, как для кошек месяцем влюбленности обычно служит март, для ослов – май, для людей были приспособлены те дни, когда Петрарка влюбился в Лауру [20] и Данте – в Беатриче. И да будет это постановление временным вплоть до ближайшего собрания, которое состоится, когда Солнце поднимется на 10 градусов Весов, на верховья реки Еридана там, где сгиб Орионова колена.
На этом собрании снова будет восстановлен природный закон, в силу которого будет дозволено всякому мужу иметь столько жен, скольких он в состоянии прокормить и оплодотворить, ибо расточительно, несправедливо и в сущности противно законам естества, чтоб это человекотворческое семя, которое могло бы создавать героев и наполнять пустые обители эмпиреи, сеялось в одну, уже оплодотворенную и беременную, женщину или в еще худшие личности, как иные, незаконно преследуемые, что из боязни дурной славы делают выкидыши.
Саулин. Очень предусмотрительно, по моему рассуждению. Что же дальше?
София. Ганимеду, который вызывал гнусную подозрительность ревнивой Юноны и был у Юпитера в большом почете, так что одному ему дозволялось подходить к Юпитеру и подавать трехзубчатые стрелки, в то время как сзади в почтительном отдалении держались все боги, если у него нет иных добродетелей, кроме той, в которой теперь нет нужды, грозит опасность, как бы из Юпитеровых пажей не стать конюхом у Марса.
Саулин. Отчего такая перемена?
София. Да все оттуда же, откуда и для Юпитера, и еще оттого, что завистливый Сатурн в былые дни так ощутительно схватил своею грубою рукой Ганимеда за подбородок и румяные щечки, что от такого прикосновения лицо у него стало зарастать шерстью, и вот мало-помалу исчезла его грация, та грация, что сумела когда-то сманить Юпитера с неба, а самого Ганимеда с помощью Юпитера вознесла на небо, так что сын человеческий обожествился, а Отец богов оптичился.
Саулин. Удивительнейшие вещи! Продолжай.
София. Юпитер обязал всех богов не держать при себе пажей или спальников моложе 25 лет.
Саулин. Ой, ой! Что же это, как же Аполлон-то со своим милым Пацинтом?
София. Ох, если б ты знал, как он недоволен!
Саулин. Вполне вероятно, что это его огорчение вызвало потемнение неба более чем на неделю; его дыхание нагнало столько облаков, его вздохи – такие бурные ветры, и его слезы – такие проливные дожди.
София. Угадал.
Саулин. Что ж будет с бедным юношею?
София. Аполлон решил его отослать для изучения человеческих наук в какой-нибудь университет или реформатскую коллегию и подставить его под розги какого-нибудь педанта.
Саулин. О, Фортуна, о, предательская судьба! Как тебе покажется этот дутыш в педантах? Не лучше ли было поручить его попечению какого-нибудь поэта, отдать его в руки оратора или приспособить к древу креста? Не удобнее ли было отправить его под строгое руководство…
София. Перестань, перестань! Что должно быть, будет; что должно было быть, есть. Итак, чтоб покончить с историей о Ганимеде, доскажу. Позавчера он, надеясь на обычную приветливость, со всегдашнею мальчишескою усмешкою подал Юпитеру чашу нектара, а тот, мрачно взглянув на него, молвил: «Неужели тебе не стыдно, сын Троо? Неужели ты все еще считаешь себя мальчиком? Неужели с годами ты не остепенился, и у тебя не прибавилось разума? Разве тебе невдомек, что уже прошло то время, когда при прохождении нашем через внешний двор меня оглушали Силен, Фавн, Приап и прочие, считавшие для себя счастием, если могли найти удобный случай ущипнуть тебя или только дотронуться до одежды, а после на память о щипке не мыли рук перед едой и перед тем, как совершать иные дела, какие им подсказывала фантазия. Теперь время размыслить. Подумай-ка, не переменить ли тебе ремесло. Мне не до пустяков сейчас».
Если б кто видел, как изменилось лицо бедного мальчика или юноши, не знаю, чему поддался бы он скорее – состраданию, смеху или борьбе обоих чувств.
Саулин. Я думаю на этот раз, risit Apollo.
София. Погоди. Все, что ты до сих пор слышал, только цветочки.
Саулин. Говори же.
София. Вчера, в день праздника победы богов над гигантами, сейчас же после пира, та, что одна владычествует над вещественною природой, и благодаря которой наслаждается все, что наслаждается в поднебесной, —
Матерь Энеева племени, радость людей и бессмертных,
Ты, о Венера благая, что между светилами неба
Свет проливаешь свой радостный на судоходное море
И плодоносную землю. Все сущие в мире созданья
Зиждятся только тобой и видят лучистое солнце.
Перед тобой облака разгоняются светом, богиня,
Где появляешься ты, там земля вся пестреет цветами,
Пышным нарядом своим улыбается тихое море,
И примиренное небо все блещет лучистым сияньем,
Как только милый свой лик открывает весна
Молодая [21] .
Приказав открыть бал, предстала перед Юпитером с таким изяществом, что смогла бы утешить и очаровать мрачного Харона, и по обычаю первая подала руку Юпитеру. Последний, вместо того чтобы, как заведено, повторяю, обнять ее левой рукой и прижать грудь к груди, а двумя первыми пальцами правой взять ее за нижнюю губку, приложив уста к устам, зубы к зубам, язык к языку (ласки более страстные, чем приличествует отцу и дочери) и с ней в таком виде выступить на бал, – вместо всего этого Юпитер вчера, прижав правую руку к сердцу и отстранив Венеру назад (как будто говоря: «Noli me tangere»), с сострадательным видом и лицом, полным благочестия, рек ей: «Ах, Венера, Венера! Неужели ты раз навсегда не задумаешься над нашим положением, и в частности над своим? Подумай-ка, справедливо ли воображают о нас люди, будто тот, кто стар, – вечно стар, кто молод – вечно молод, кто мальчик – вечно мальчик, и так все пребывает на вечные времена таким же, как оно было, когда мы вознесены были с земли на небо. Не думаешь ли ты, если там наши изображения и портреты представляют всегда одно и то же зрелище, так и здесь не происходит никаких изменений и перемен в нашем телесном составе? Сегодня по поводу праздника мне вспомнилось, каким я был в те времена, когда разил молниями и побеждал гордых гигантов, которые осмелились взгромоздить на Оссу Пелию и на Пелию Олимп; когда я смог низвергнуть в мрачные пещеры бездонного Орка дикого Бриарея [22] , которому Мать-Земля дала сто плеч и сто рук, чтобы бросать скалы на богов и завоевывать небо; когда я привязал дерзкого Тифоея там, где Тирренское море сливается с Ионическим, прикрепив его на острове Тринакрии [23] , назначив остров вечной гробницей для живого тела титана. Недаром говорит поэт:
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
