Но ничего этого не было бы, если бы Новак не читал книг. Когда книг еще не существовало, люди не знали ни о какой возвышенной и чистой любви и верили, что настоящая и великая любовь эта та, что им доступна. А вот когда они начали читать книги, то вообразили, что любовь это нечто такое, что могут найти лишь редчайшие счастливчики. Я вам обещаю, у меня будут гореть все те, кто понаписал эти гадкие книги, из-за которых люди больше друг друга не любят, а чего-то ждут, на что-то рассчитывают, а потом им не нравится, и они все меняют, и подавай им что-то лучше и еще лучше, а лучше бы на себя посмотрели да вспомнили, хотя бы сербы, то, что их же народ и говорит: каков святой, таков и тропарь. Нееет, чем он или она сами хуже, тем лучшего, по их мнению, они заслуживают. И так становятся моими клиентами. Обожаю книги, а еще больше — читателей.
Ночь шла своим чередом, под табачный дым, выпивку и плач по Косову, а гайдуков все не было. Я подумал, что они испугались. Ведь и правда, иногда такое бывает: самые страшные преступники, убийцы, насильники, короли и поэты отступают передо мной. Те, кто не гнушались никакого зла, не решаются встретиться лицом к лицу с самим злом. Я часто сам себя спрашивал: отчего это так? Понятно, что они ошибаются уже из-за того, что считают, что я это сплошное зло и что ничего другого во мне нет. Но они, глупцы, не понимают, если бы я был сущим злом, то я был бы Богом. Потому что Бог это Бог для того, чтобы быть самим добром, а это то же самое, как и быть самим злом. Бог это Бог потому, что он только одно и потому, что нет ничего другого. Все мы, остальные, от ангелов, людей и до меня, смешаны из добра и зла. А в ком чего больше, это уже другое дело. Так вот, они, те самые худшие из рода человеческого, — они боятся одного. Независимо от того, добро это или зло. И они не могут предстать ни перед Богом, ни передо мной.
Они боятся меня и еще по одной причине. И тут они правы. Они знают, что я хуже их. А такие, как они, боятся только тех, кто хуже их, разъяренные трепещут только перед более разъяренными, жестокие — только перед более жестокими, грешные — только перед еще более грешными.
— А есть ли смысл ждать дальше? — спросил я Новака.
— Нельзя ждать пунктуальности от людей, не соблюдающих закон, — ответил он мне мудро.
— Хорошо, — сказал я, — подождем, а пока выпьем еще по одной кружке пива.
Мы спросили еще пива, и, так как Новак очень внимательно слушал гуслара, я даже не стал пытаться продолжить разговор с ним, а принялся оглядываться по сторонам, не попадется ли здесь какая интересная душа.
Никого.
Я решил, что с меня хватит и сказал Новаку, что надо уходить, ждать здесь больше нечего. Новак с недовольным видом поднялся, ему, видно, хотелось слушать гуслара и дальше, и мы направились к выходу. Я сказал ему:
— Обязательно установлю этот инструмент, гусле, в аду, потому что если и найдется кто-то, кто любит огонь, то этого звука он точно не вынесет. — Новак посмотрел на меня угрожающе, но ничего не сказал. К моему удивлению.
Но в дверях, как с неба свалившись, возникли два низкорослых человека, один кривоногий и усатый, другой лысый и усатый.
— Это ты — чегт? — обратился ко мне лысый. Он плохо выговаривал «р», и получалось на французский манер.
— Да, — ответил я и добавил, только ради того, чтобы так же, как и он, произнести «р», — я — чегт.
— Тогда тебе иметь дело с нами, — сказал второй, кривоногий, но как обстоят дела с «р» у него, мне определить не удалось, он его ни разу не произнес.
— Это гайдуки?! — спросил я Новака, а он, мрачно глянув на меня, махнул рукой в сторону стола, и все мы сели.
6.
Это мое число. Говорят.
Итак, мы четверо уселись за стол, и я первым проговорил:
— Послушаем рассказ.
— Спегва ггоши!
— Деньги давай.
Странно, казалось, они сказали совершенно разные вещи. Я выложил на стол кошелек.
— А теперь рассказ.
— Хогошо, газ хочешь… Дело было так…
Мы все придвинулись к столу и приблизили головы к рассказчику.
— Австгийцы послали сбогщика налогов в наши кгая, с ним было два солдата.
— Мне сообщили, что их было четверо, — поправил его я.
— Два, пять, какая газница. Мы знали, что и он, и его охгана любят выпить, и устгоили на них засаду гано утгом, на догоге, где они должны ехать. Они всегда едут одной и той же догогой, эти сбогщики.
— Потому что это единственный путь, — вставил замечание второй гайдук, и опять без единого «р».
— Мы гассчитывали, что они будут с похмелья. А туман был, пгямо как сегодня… Не пойдут же они чегез поле… утго пгошло, а их все нет. Ждем. Вгемя за полдень, никого. Ну, мы двинулись к когчме. Глядим, лошадей нет. Значит, утгом они куда-то поехали.
— Мы удивились, — сказал второй, и опять без «р» или «г».
— Меня не интересует, удивились вы или нет, мне-то что, — я попытался немного ускорить рассказ.
— Хогошо. Я ему говогю, они заблудились, с похмелья, в тумане. Будем их газыскивать?
— Будем разыскивать. — (Ага, значит все-таки «р»).
— И мы отпгавились по догоге. Глядим налево, глядим напгаво. Идем и идем. А потом туман гассеялся. Засияла звезда…
Я никак не мог вспомнить, что говорил Шмидлин, какое время года было, когда исчез сборщик налогов.
— …пить хочется. Я говогю, давай вегнемся в когчму.
— Давай вернемся.
— Ну, выпили мы, чин-чином, гасплатились, снова вышли, опять пошли по догоге. Может, они назад поехали? Спьяну заблудились, вегнулись. Пошли назад. Жара стоит, мы вегхом. Едем, едем, день летний, после полудня. А может, давай вегнемся в когчму?
— Давай вернемся.
— Ну, выпили мы еще, по две. А может, они все-таки уехали, как и собигались? Мы опять на догогу. Опять глядим, напгаво, налево. Ничего, как сквозь землю пговалились.
— А не вернуться ли в корчму, — решил помочь я.
— Именно так я и сказал, а не вегнуться ли в когчму?
— Да, а не вернуться ли.
— Выпили еще по две.
— Еще по две.
— Тут я говогю, а давай вегнемся, опять назад. Они ведь далеко уже, если утгом выехали. Опять глядим напгаво, налево. Ничего. Нету их. Может, вегнуться в когчму?
— Может, вернуться.
— Вегнулись. Хозяин нам говогит: все кончилось, все выпили. Мы? Да мы всего несколько гюмок. А еще они, внизу. Что за они? Так австгийцы же. Внизу? В подвале? А лошади? Где их лошади? Они сказали отвести лошадей на луг, пусть пасутся. Значит, в подвале. Пошли в подвал. Заходим. Солдаты мегтвецки пьяны. Сбогщик налогов еще смотгел. Мы его пгигезали. Деньги взяли. Солдат оставили, с ними мы так обойтись не могли.
