— Нет, отец. Я потерял веру не в Далроте. Да что там, я был бы рад, если бы она поддерживала меня, но…
Он не договорил.
— В таком случае, — произнес отец Домни, — вы позволите мне помолиться за вас, сын мой?
О нем так давно никто не заботился. Тем не менее Лорн не чувствовал ни малейшей признательности, ни малейшего утешения. Вместо этого он спрашивал себя, где был этот священник и все остальные, когда, истязаемый призраками Тьмы, он отчаянно выл в своей камере.
— Помолитесь, отец. Только это и остается делать, когда надежды больше нет.
Чуть позже отец Домни вышел на палубу, где ждал Алан. Ухватившись за борт, принц смотрел на Далрот, который растворялся в ночном мраке. Море по-прежнему было неспокойным, но им удалось ускользнуть от бури, от проливного дождя и пурпурных молний. Грохот грома стихал.
По лицу принца текла вода, но он не отрывал взора от проклятой крепости.
— Итак? — спросил он.
— Ваш друг силен. Я очень надеюсь, что однажды он исцелится. Но он уже не тот, кем был, и никогда не станет прежним.
— Тьма?
— Да, и я даже не представляю, насколько она отравила его. Но в любом случае…
Священник церкви Эйрала колебался.
— Я слушаю вас, отец.
Тон Алана оставался любезным.
Но он был принцем, сыном Верховного короля. Он привык, чтобы ему повиновались, и умел малейшей интонацией выразить свое нетерпение.
— Как вы знаете, война изменяет людей, — сказал отец Домни.
Ему было сложно отыскать верные слова, и он опасался вызвать недовольство Алана, сообщив ему горькую правду.
— И чаще всего она изменяет их к худшему, — отозвался принц. — Некоторые люди возвращаются с войны сломленными. Или сумасшедшими. Навсегда потерявшими покой.
— А некоторые возвращаются оттуда опасными.
Алан повернулся к белому священнику, и тот увидел в его глазах то, что он так боялся увидеть: возмущенное негодование и неприятие.
— Вы намекаете на то, что Лорн возвращается с войны?
— В каком-то смысле. С войны против одиночества. С войны против безумия. Против забвения.
— Против Тьмы?
— Да. К несчастью.
— Он проиграл эту войну?
— Я не знаю. Но я чувствую, что в нем полыхает гнев, который ждет только того…
Алан вспылил:
— Лорн был опозорен, предан, оставлен всеми! Он потерял женщину, которую любил! У него отняли все, и он три года горел в аду Далрота, хотя ничем не заслужил этого. Кто другой на его месте не пришел бы в бешенство? Скажите мне! Кто?!
Отец Домни не ответил.
Алан ощутил внезапную усталость. Он вздохнул и облокотился о борт.
— Простите меня, отец.
— Ничего страшного, сын мой. Я понимаю.
Священник знал, что Алан злится не на него. К тому же принц уже не раз исповедовался ему на эту тему, и отец Домни понимал: помимо того, что гнев Алана был вызван ужасным оскорблением, нанесенным Лорну, он также выражал глубокое чувство вины.
Алан почувствовал, как священник положил руку ему на плечо.
— Вам не в чем упрекать себя, сын мой.
— В самом деле? Тогда почему мне так трудно смотреть своему лучшему другу в глаза? — спросил принц.
Он почувствовал комок в горле.
— Вы расстраиваетесь, что не сумели помочь ему. Вы упрекаете себя, что вас не было рядом с ним. Но в том нет вашей вины.
Алан снова уставился на бурный горизонт и сосредоточенно кивнул.
— Как я могу помочь ему, отец?
— Прежде всего вы должны запастись терпением. Молитесь. Ждите и будьте рядом, когда вы понадобитесь ему. Не торопите его. Не принуждайте его ни к чему. Слушайте его, когда он захочет говорить, но не пытайтесь силой добиваться от него признаний…
— Там, на крепостной стене, он был готов броситься в море. Он все еще опасен для себя самого?
— Без сомнения.
— А для других?
— Да.
Простота этого ответа ошеломила Алана. Он взволнованно выпрямился, не в силах поверить в услышанное.
Его взгляд блуждал по волнам.
— Лорну повезло, что у него есть такой друг, как вы, — вновь заговорил отец Домни. — И все же…
— Что?
— Будьте терпеливы, — посоветовал белый священник. — А еще будьте осторожны.
Принц задумался.
Он был уверен, что сумеет быть терпеливым.
Но осторожным?
Они родились в один год с разницей в несколько месяцев; принц и Лорн сосали молоко у одних и тех же кормилиц, а потом были воспитаны как братья. Вместе играли в детстве. Затем вместе получили свои первые шпаги и в тринадцать лет потеряли невинность в одной и той же постели в компании двух сестер, столь же искусных, сколь и известных в своем деле. В день посвящения король Эрклан II в присутствии всего рыцарства Верховного королевства объявил рыцарем сначала своего сына, а затем Лорна. С годами их дружба не ослабела. Напротив, она стала крепче, пройдя огонь и воду, преодолев испытания счастьем и горем, надеждами и раскаянием.
— Для меня Лорн больше чем брат, — объяснил Алан. — Однажды я предал его, позволив ему заживо гнить в Далроте. Я не повернусь к нему спиной во второй раз. И вы не хуже моего знаете, чем я ему обязан.
— Тьма могущественна и коварна, сын мой.
— Нет, отец! — воскликнул принц, вцепившись в борт с такой силой, словно хотел сломать его. — Я не хочу подозревать Лорна в том, что он стал другим. Как я смогу называть себя его другом, если не буду доверять ему, когда он так нуждается в поддержке?
— Я понимаю, — ответил белый священник, поворачиваясь в сторону Далрота. — Но не забывайте, что человек, которого вы знали, возможно, умер в тех стенах.
Лорн не спал.
Широко раскрыв глаза в полумраке, он не сводил взгляда с потолка над своей койкой. Он не моргал и едва дышал, тревожно застыв, словно изваяние, прислушиваясь к треску и скрипу покачивающегося галеона.
Бледный отблеск мерцал в его неподвижном взгляде.
ГЛАВА 6
Лорн проснулся утром, когда в каюту вошел человек с подносом еды. Это был старый Одрик, преданный слуга Алана. Худой, сухой и морщинистый, он находился при принце с самого его рождения. И Лорн тоже знал старика столько, сколько помнил себя.
— Добрый день, Одрик, — поздоровался Лорн, замечая, что слуга избегает его взгляда.
— Добрый день, господин.
Одрик явно чувствовал себя не в своей тарелке и не мог скрыть этого. Лорн смотрел, как он расставляет посуду на столе.
