Половина окон «дворца» была забита досками еще в Великую Северную войну, после штурма Митавы армией генерал-фельдмаршала Шереметева, а другая половина затянута промасленной бумагой. Дневной свет бумага не пропускала, зато позволяла сквознякам гулять по коридорам, шевеля обветшавшие гобелены, изображавшие охоты и боевые подвиги герцогов Курляндии.
Анне иногда казалось, что ветры дуют прямо с Балтийского моря, до которого было больше ста верст. Залетают же сюда чайки. На чаек трудно охотиться – слишком невероятные пируэты они выделывают, но для хорошего стрелка (а герцогиня Курляндская была хорошим стрелком!) это не было помехой. Интереснее было охотиться на ворон – пока они каркали, снижаясь над телом погибшей товарки, можно было успеть разрядить все три мушкета, разнося крикунов на перья и рваное мясо. Будь у нее их хотя бы пять, было бы гораздо забавнее! Но для покупки ружей требовались деньги!
И опять герцогиня Анна, правительница Курляндии, проснулась с мыслями о деньгах. Опять деньги… Кому бы из родственников написать, чтобы подкинули хотя бы десять тысяч талеров? Не своих, разумеется, а из казны. Но писать вроде бы некому. Юный царь Петр умер, а с его наследником до сих пор непонятно.
Лучше всего было, пока была жива тетушка-государыня. Еще при живом дядюшке Петре она могла уговорить мужа прислать курляндской сиротке деньжат или оплатить долги. Петр Алексеевич хоть и матерился, но деньги давал.
Как всегда, при воспоминании о покойном дядюшке Анну затрясло. Вспомнилось его любимое развлечение – посадить дочерей покойного брата Ивана на яхту, сунуть в каюту, запереть там и возить по Финскому заливу до тех пор, пока девки не облюются… Когда яхта причаливала, а двери открывались, государю было очень весело. Весело было и остальным, кто терся близ царя.
А как дядюшка-государь орал и бил палкой за то, что она не хотела возвращаться в Митаву после смерти мужа! Синяки и шишки не сходили две недели, но Анна сумела остаться в России почти на полгода. Целых полгода! При маменьке, в сытости и довольствии, когда не надо думать о завтрашнем дне, когда вокруг все такое родное и знакомое – деревянный дворец в Измайловском, теплая светлица в тереме, яблони в саду, смешные уродцы, смешившие своими ужимками.
А деньги нужны. Вон, последнее платье покупала с полгода тому назад, а в долг шить не станут. У-у, немчура проклятая! Все бы им деньги да деньги…
А Эрнст Иоганн, ее Эрнестушка, уже давно мечтает об ольденбургском жеребце. Говорил, что сия порода выведена недавно в Нижней Саксонии и если скрестить ее с местными лошадками, а еще лучше – с татарскими, то можно получить отличных коней, годных хоть под седло, хоть под упряжь. За время, проведенное с Эрнстом, Анна и сама начала разбираться в породах лошадей. Знала, чем арабский жеребец отличается от фризского, почему у коней засекаются ноги. Когда же была хорошая погода, Анна сама выезжала вместе с любовником. Она даже позволяла себе ездить не боком, в женском седле, а по-мужски. Правда, пришлось пожертвовать старым платьем, разрезав у него подол, и поддевать мужские штаны, чтобы седло не натирало задницу.
Повернувшись в постели, герцогиня привычно пощупала место рядом с собой и так же привычно отметила, что оно уже давным-давно остыло. Анна вздохнула. За все время, что Эрнст Иоганн был ее любовником, он ни разу не проснулся рядом с ней. И тогда, когда делил вдовствующую герцогиню с посланником Бестужевым, и последние три года, когда стал единственным фаворитом. Как бы то ни было, но еще до рассвета он возвращался к своей худосочной и плоской супруге. Анна бы дорого дала, хоть раз обнаружить на соседней подушке родные черные волосы, непокорные, как конская грива, но не сетовала. Более того, супруга Эрнста Иоганна, фрейлина ее двора Бенигна Готлиб была ее единственной подругой. Бенигна Готлиб терпеливо переносила измены мужа. Настолько терпеливо, что фрау фон Бюрен в прошлом году вместе с Анной провела несколько месяцев на отдаленной мызе, чтобы по возвращении представить своим друзьям и родственникам, вечно пьяным остзейским баронам, очередного отпрыска фон Бюренов – младенца Карла Эрнста.
При мысли о баронах – толстопузых пожирателях свиных колбасок и капусты – герцогиня поморщилась. Они настолько глупы, что за двадцать лет ее пребывания на престоле великих герцогов Курляндских не соизволили выучить русский язык. Если бы не верный Эрнст Иоганн, ей было бы трудно общаться со своими подданными.
Анна немного понежилась в постели. Вылезать наружу, в холод, ужасно не хотелось, но напомнил о себе мочевой пузырь. Не надо было пить перед сном, но соленая салака была слишком вкусной.
Позевывая и почесываясь, великая герцогиня с трудом спустила ноги с высокой кровати и выбралась из-под балдахина. В спальне было не топлено – ни печки, ни даже камина. Стало так зябко, что плечи герцогини затряслись.
– Машка, – хриплым спросонок голосом каркнула герцогиня. – Мать твою…
– Бегу-бегу, матушка-государыня, – отозвалась девка, ночевавшая в стылой спальне, но безо всякого балдахина.
Машку, после слезливых писем и просьб, прислал дядюшка. Чем уж она ему так насолила, что вместо дальней деревни отправил девку в Курляндию, Анна не знала, да и знать не хотела. Спасибо дядюшке, что за бесплатно! Лишних денег для покупки крепостных у нее не было, а местные девки-чухонки, взятые в прислуги, быстро заболевали в холодных комнатах и помирали. Да и не понимали они по-русски ни бельмеса, хошь убей их.
Машка помогла Анне облачиться в теплый халат, натянула вязаные чулки и домашние тапки.
Герцогиня прокосолапила к зеркалу – единственному подарку несостоявшегося жениха, графа Мориса Саксонского[13]. Откуда и денег-то взял? Приехал в Митаву нищебродом, с мечтой о герцогской короне. После того как светлейший князь Меншиков вытурил графа Мориса из Курляндии, тот попытался вернуть подарок обратно. Но кто же вернет дареное? А замуж-то ей хотелось так, что готова была выскочить за кого угодно. Сейчас-то уж поняла, что все, поздно. Ушли все ее сроки. На рожу ее никто не позарится, да и приданого нет.
Из помутневшего венецианского стекла на герцогиню смотрело привычное изображение – припухшая со сна физиономия немолодой (но еще не старой!) женщины, изрядно полной, с грубоватыми чертами лица и сальными волосами. И седина лезет – как ни закрашивай! Мешки под глазами… Правильно лекарь говорил, что нельзя много пить на ночь. Ну да ладно.
Анна знала, что она не красавица (матушка с детства вдолбила, что она уродина, каких мало, а не то что Катька или Прасковья), но ей думалось, что будь она дома, выглядела бы лучше. В России можно было ходить в баню хоть каждый день, распаривая лицо, изгоняя с него излишнюю брюзгливость, а волосы промывать в трех водах, да не щелоком, а настоящим мылом! А в Митаве этой ни в бане помыться, ни толком вообще помыться нельзя. А будь тут баня, волосы стали бы такими, как в юности, мягкими да шелковистыми, а не то что сейчас – пакля какая-то, что конский волос, из которого делают парики прижимистые остзейские бароны!
