Они шли по щиколотку в снегу. Бушевала метель. Подходил к концу день, в котором ничего не было видно, только едва заметный свет. Бенедикт направлялся к своей хижине, как он называл нору, углубление в земле, которое сверху закрывалось крышкой, что-то вроде могилы. Он вырыл ее двадцать семь лет назад примерно посередине этого пустынного горного пространства, решив его исследовать. Выбрал место не очень высоко, чтобы ветром не срывало крышку, и не очень низко, чтобы сверху не затекала вода.
Бенедикт был уверен, что идет в правильном направлении и скоро доберется до своей норы. Он только надеялся, что буря к вечеру стихнет. А иначе как ему найти свою нору? Но буря, похоже, на чаяния и увещевания Бенедикта не обращала никакого внимания. Удивительно, что ей хватило сил реветь целый день без перерыва и с такой силой, а ведь еще только самое начало зимы. Просвет между снежными вихрями становился все бледнее, и почти слился с ревущей снежной мглой. Метель не утихала, она стонала, выла, как великаны в борцовской схватке: это был поединок невидимых сверхъестественных сил. Безумная, ревущая великанская ночь.
И человек, бредущий в такую ночь, вдали от хоженых дорог и себе подобных, один, всецело предоставленный самому себе в этом диком краю; ему нужно быть начеку и не падать духом, не позволять страху, нерешительности или неистовству природы завладеть собой. На весы поставлены жизнь и смерть – кто из них перетянет? Здесь спасет лишь сила духа, непобедимая и непобежденная. Человек попросту отрицает опасность и идет вперед. Но просто это только для таких, как Бенедикт.
Во тьме он вдруг чуть не наткнулся на каменную глыбу, потом на другую. Пора снимать лыжи, а то они сломаются. Лучше их поберечь, иначе трудно придется.
Отвязав лыжи, Бенедикт стал изучать скалу, ощупывал ее, сначала в варежках, потом, для полной уверенности, голыми руками, так ощупывают животное, выставленное на продажу. Немного постоял, осматриваясь, принюхался, где север, а где юг. Ага! Вон тот камень ему, похоже, знаком. И шел он в ту сторону. Только немного проскочил мимо.
Пришлось возвращаться. Бенедикт взял нужное направление, прошел немного, потом резко остановился, повернулся направо, повернулся налево. От такой круговерти можно было потерять голову и заблудиться. Но ему повезло. В ночной тьме и неистовствующей буре он вдруг почувствовал что-то под ногами. Осторожно сделал несколько шагов, примерился, потыкал палкой снег. Вот она, его хижина, – наконец он дома.
Снова пошла в ход лопата, и вскоре он очистил от снега крышку, приподнял ее и залез внутрь – пес и баран за ним. Бенедикт с Железякой, скорее, соскользнули по земляным ступенькам, чем сошли ногами. Лев приветствовал шум, с которым они спустились, веселым лаем: гав-гав! Какое облегчение, что непогода осталась за дверью и можно наконец предаться скромным радостям жизни. Бенедикт устроился на мешке с сеном, измученный усталостью так, что потемнело в глазах, и радостно вздохнул. Железяка выказал свое удовольствие спокойным блеянием. Но когда баран стал отряхиваться и от этого в хижине началась маленькая буря, Лев не выдержал и негодования своего скрывать не стал, однако потом сам сделал то же самое.
На Бенедикте лежал груз ответственности, заботы не только о себе, но и о своих попутчиках. Он выудил из котомки огарок свечи, зажег его. Он с трудом узнавал те два существа, которые стояли перед ним в мерцающем свете, два сугроба со знакомыми глазами и ртами, да еще, конечно, рога Железяки. Бенедикт тотчас очистил приятелей от сосулек и снега, как только мог. Иначе, согревшись, баран и пес промокли бы насквозь. А завтра предстоит тяжелый день, хотя, конечно, с мокрыми шкурами их никто на улицу не погонит. Попонка Железяки, кстати, неплохо его защищает. Затем Бенедикт стряхнул снег с себя, вынул кусочки льда из волос, бороды и бровей. Потом зажег примус. Не так уж трудно ходить в горы, когда с собой можно взять разные удобные новомодные штучки, чтобы обогреться и сварить еду. Если спички намокнут, их можно засунуть за пазуху, под шерстяной свитер, и высушить на себе. Старое, проверенное средство. Теперь, когда примус горел, Бенедикт отодвинул крышку в безудержную метель и достал несколько комков снега. Пока они таяли в кастрюле, он проделывал это раз за разом, снова и снова, непрерывно хлопотал, снова задвигал крышку и заделывал щели, вот так.
Потом он угостил Железяку сеном и снегом, чтобы тот утолил жажду, пока не готово питье получше. Взял котомку, достал еду себе и Льву. Мясо промерзло, и даже от хлеба ныли зубы. Но скоро можно будет согреться кофе. Они со Львом разделили замерзшую еду, как положено хорошим друзьям, по-братски. Хотел бы Бенедикт увидеть человека, который живет по-королевски в своем дворце, гораздо лучше него защищен от бед этого мира, да еще чтобы он собирался спасти нескольких овец от голодной смерти и таким образом выполнить свой долг перед соседями, обществом и Вселенной.
– Ты должен знать, Лев, что сам папа римский живет не достойнее нас с тобой, и совесть у него не чище, – разъяснял он псу, который вилял хвостом и верил каждому слову хозяйской проповеди, тем более что за поучением следовало лакомство.
А Бенедикт сидел как господин с куском мяса в руке и, по мере того как мясо оттаивало, отрезал себе и Льву. И масла у них достаточно. Так что Льву не придется жевать сухой хлеб. Была среда, теперь уже вторая. Вот так вот.
Он шел сюда больше недели, а если точнее – прошло девять дней, с тех пор как он покинул Край, и семь из них питался своей едой. И по запасам это было заметно. Он, конечно, изо всех сил экономил, но все равно оставалось только семь не очень больших кусков мяса да хлеб, которого тоже могло быть побольше. Но что сделал Господь из пяти хлебов и двух рыб! Тысячи накормил. Помня об этом, человеку в его положении не подобает предаваться отчаянию. Ему-то нужно прокормить только себя и Льва. Но если без чудес: нужно экономить, предусмотрительность заповедями не запрещается; один кусок мяса в день – заруби себе на носу. Кроме того, у экономии есть свои преимущества: переедание не грозит, и вес сбросишь, будет легче ходить. А что это со светом? Примус сломался? Он подкачал воздуха, никакого толку, и что бы он ни делал – ничего не помогало. И керосина было достаточно. И что за колдовство и нечистая сила в его норе? Неужели поселились злые духи? И в это мгновение Бенедикт сидел уже в кромешной тьме.
Но это была не вполне обычная темнота. Совсем нет. От нее жгло глаза, она схватила за горло, казалось, вот-вот задушит. С другой стороны, она вроде была миролюбива, хотела заставить его лечь спать. И действительно, зачем ему варить кофе? И для чего ему свет этим вечером? Так что, может, это дружеская услуга? Бенедикт пытался найти выход, прийти в себя, прибегнуть к силе разума. Или это непогода все еще их преследует, хочет лишить жизни? Наверняка законопатила все щели. Собирается их задушить – всех троих. Но он же жив!..
Бенедикт поднялся, с усилием стряхнул сонливость, пошел и отодвинул крышку. Им уже овладели грезы, и он представлял, что увидит бездонное звездное небо, а там по-прежнему плясала метель, которая в один миг чуть не засыпала нору. Он снова задвинул крышку, но оставил щель, чтобы проходил воздух, но не снег.
