Оба долго молчали, размышляя каждый о своём.
Из церкви доносилось пение.
– Ну а если ты перед Ним предстанешь, у тебя есть что Ему сказать? – гнул своё Сенька.
– А то… «Ну, Ты горазд на сюрпризы, – скажу я ему. – Я-то думал, Тебя нету, а Ты вот он, собственной персоной!» И тут же главный вопросик подброшу: «Ты, Создатель, чего от Сеньки-то хочешь?!»
– Да ну тебя, – безнадёжно махнул Семён рукой. – Неужели самому не интересно?
– Самому-то интересно. Но боюсь, тебе информацию о нашей с Ним беседе передать уже никак не смогу.
Опять помолчали.
– Как ты там вообще, на чужбине? Не тоскуешь? – вернулся Лёшка к земным делам.
– Да как тебе сказать… У меня работа любимая. Именно любимая. А в этом для меня девяносто процентов счастья. Но тебя там нет. И общение там другое – или профессиональное, или родственное, иного не наблюдается. По душам поговорить не с кем.
– А что не женишься?
– Да чёрт его знает… Есть вроде дама сердца… Но именно на сердце она и не тянет. Вроде всё при ней – и секси, и культурненькая: книжный магазинчик держит, все книжки там перечитала. И говорит, что любит…
– Ну? Так чего ждёшь?
– Скучно мне с ней. Пока в постели, всё вроде хорошо, а вне – скучно.
– Вне… Всё дело именно в этом «вне».
Опять помолчали.
– А можешь мне сказать, когда я умру?! – Сенька напрягся, пытаясь вглядеться в выражение лица друга.
– Здрасьте вам… Уж не перепутал ли ты меня с кем? Я ж тебе не Воланд какой, мне тут такого не показывают. Отсюда видны только всякие мелочи.
– Например?
– Например, кто вор, а кто в тюрьме. Где бузина, а где Киев с дядькой… Тебя вот могу постараться увидеть как можно дальше во времени. – Лёшка прищурился и по-ленински приложил козырь ком руку ко лбу: – Так… так… так… ар-р-хиинтересно…
– Ну?!
– Вижу тебя весьма пожилым господином с тростью, гуляющим по какой-то набережной… в одиночестве, между прочим.
– Это ничего не значит, семья, может, дома ждёт. – Сеньке факт одиночества явно не понравился.
Господи, сколько же важного сейчас можно было спросить, про Сотворение мира, например, или про ещё не открытые физические законы. Про вечный двигатель, наконец. Да мало ли что ещё полезного для человечества и самой планеты Земля. Голова шла кругом. Хотелось про всё сразу, но вылезали какие-то глупые детали, мелочь, вроде собственной судьбы.
Сенька нервно нарезал по дворику круги за кругами.
– Лёх, а тебя, кроме меня, кто-нибудь ещё увидит? – спохватился вдруг он. – Ты Вере покажешься? Она же безутешна – мужа потеряла, отца своих детей.
– Ни в коем случае – эдак ведь можно и головой повредиться. Представляешь, там – я умер, лежу себе тихо, а здесь – вот он, может, холодненький и прозрачненький, но вполне обозримый и даже в умном разговоре поучаствовать могу… «Какой кошмар…р…р», как говорила Ривка-Малка. – Лёшка, как никто, умел имитировать Сенькину бабку с её фрикативным «р». – У Веры ведь с воображением всегда бедновато было. Она человек конкретный. А теперь вдова. И роль эту выполняет безупречно. Со временем мой непотребный образ превратит в святыню. Как это умеют делать женщины – миф обо мне заменит ей реальность. К тому же у неё теперь огромное преимущество перед другими жёнами – она всегда точно будет знать, где находится её муж.
– Похоже, в твоём случае даже после смерти нельзя быть уверенным в том, что ты находишься там, где положено.
– Если бы ещё знать, где положено…
– А как ты умирал? – опять не удержался Сенька. – Страшно было? Говорят, что смерть – это квантовый скачок.
– Это у кого как… меня засосала чёрная дыра астрального лона.
– Я серьёзно – у меня ведь больше не будет возможности спросить о таких важных вещах. Что ты чувствовал за мгновение?
– Ни-че-го – никакого дуновения вечности. Брык – и всё. Увидел себя валяющимся на ковре. Из серии – лежит статуя, рука поднята, а вместо… дальше сам знаешь.
– С тобой даже после смерти серьёзно поговорить невозможно. Это же, должно быть, такая травма!
– Для кого травма? Для покойника? И не забывай, что в каждом из нас живёт труп. Вернее, мы живём вокруг собственных скелетов, нашедших идеальный шкаф в нашем теле! А?! Глубокая мысль!
– Да, действительно… – Сенька облизнул губы – во рту у него пересохло. – А Леночке? Покажешься? В одиннадцать лет отца потерять! Вот это травма на всю жизнь!
– Соображаешь, что говоришь? Травмой для ребёнка будет увидеть мёртвого папку, прыгающего тут. И дети утешаются намного быстрее взрослых. Ей уже сейчас надоело там стоять с постным лицом – хочется, чтобы эта бодяга поскорее кончилась. И как я её понимаю!
– Отлично, – грустно констатировал Сеня. – Значит, я единственный… кто удостоился… или кто… того… съехал с глузду.
– Не единственный. Сейчас Кора заявится. Уже едет в такси из аэропорта.
– Кора?! – Сенька от удивления снова опустился на скамейку. – Боже мой! Кора, Супер гелий-три, как я её называл. А она меня – Сэмочкой. И уверяла, что у меня «закрытый перелом сознания».
– Да уж, ходячая эмоция, ходячая реакция.
– А любила тебя ка-ак! А мне говорила, прежде чем найдёшь свою царевну, сколько жаб перецеловать придётся!
– Чего она только не говорила, правдорубка безжалостная. Запросто может заявить, что я умер, чтобы уйти от ответственности.
– Такой язвительный ум, электрический скат с глазами ундины, – гнул своё Сенька, расплывшись в сентиментальной улыбке. – Нежная забияка.
– Поэт из тебя – как из меня предводитель евнухов. А Кора – экстремалка: за идею готова у любимого человека душу вынуть. Тебя-то она щадила.
– Знал бы, что она тебя бросит, сам бы подсуетился. Я таких женщин больше не встречал – совершенна, как математическая формула. – Сенька вздохнул. – Она ведь уже года четыре как исчезла! Уехала. Кажется, вышла замуж. Живёт вроде где-то в Европе.
– Четыре года два месяца и пару дней, – уточнил Лёша. – Ну да, уехала, исчезла… Но мы так и не расстались. Я-то только сейчас это понял. А она знала всё время.
– Что же делать?! – Сенька опять вскочил со скамейки. – А если они с Верой столкнутся? Мало тебе было скандалов при жизни? Ну, Лёха, даже умереть спокойно не можешь – от тебя-покойника никакого покоя нет.
– Столкнуться не должны. Ты за этим проследишь. Нельзя Вере похороны портить. Да и Кора, сам знаешь, непредсказуема.
– Значит, Вере портить нельзя, а мне можно! Я что, на твои похороны примчался, чтоб фигаро работать? И так меня идиотом на всеобщее посмешище выставил, только что кукарекать у гроба не заставил.
