Говорит, что мне следует начать с мытья в ведре воды, что в углу, и побрить вагину, поскольку он не терпит волосы — из-за них у него сыпь. Потом он меня оденет, а затем я сделаю макияж. Макияж? Почему он хочет, чтобы я сделала макияж? Почему я должна делать все эти вещи? Это все полный идиотизм, и я его ненавижу. Я не хочу делать то, чего хочет он. Не хочу снимать одежду. Не хочу ничего. Хочу домой. Так я думаю про себя. Внешне все, что позволяю, — несколько слезинок. Боюсь, он увидит меня плачущей и рассердится. Он уже велел мне не плакать: это помешает его фантазиям. Изо всех сил пытаюсь.
Он видит мои колебания и берется за оглушитель. Иду к ведру, моюсь, а когда заканчиваю, он достает сумку с одеждой и начинает наряжать меня во все обтягивающее. Он проделывает дырки в самых странных местах.
Когда он закончит? Хочу ли я, чтобы он закончил? Что произойдет потом? Наконец он доволен творением своих рук. Он велит мне лечь в постель определенным образом и сам раздевается. Достает маленькую коробочку с белым порошком. Не знаю, что это, вероятно, тот самый крэк, о котором он говорил. Он вытряхивает немного на стол, лезвием бритвы измельчает его, набивает в трубку, прикуривает и вдыхает дым. Спрашивает меня, не буду ли я; нет. Он говорит, что крэк помогает ему не спать. По-моему, это отвратительно, я ненавижу наркотики. Может быть, он делает все это из-за наркотиков? Он сворачивает самокрутку, которую называет косяком, и говорит, что это марихуана. Он опять повторяет, что у него сексуальные проблемы и что он забрал меня, чтобы я помогла ему их решить, и что, давая выход этим проблемам, я спасаю других. Почему я? Почему он сам не может разобраться со своими проблемами? Но я не хочу, чтобы другим было плохо. Пусть уж лучше мне, чем кому-то.
Ночь кажется бесконечной, и я очень устала. Он включил все лампы, из-за этого в комнате жарко. Я должна брать его пенис и дергать его вверх и вниз: он называет это «домкратить». Иногда он заставляет брать его в рот. Я ненавижу это делать, он такой отвратительный. Боюсь, что белая жидкость, которую он называет малафьей, попадет мне в рот. Он говорит, что крэк помогает ему продлить секс, так что он не кончит скоро, мне не следует беспокоиться. Все это длится и длится, а он смотрит свои книжки. Они выглядят как фотоальбомы, с вырезанными из журналов изображениями детей в разных позах и наклеенными на эти фотки пенисами из других журналов. Он смотрит на них и грязно обзывает их словами, которые я никогда и не слышала. Он продолжает делать одно и то же снова и снова. Когда кончится этот кошмар? Он также переключает телевизионные каналы, говорит, что ищет передачу с маленькой девочкой в шортиках.
По-моему уже утро. Солнце светит в окна, прикрытые полотенцами. Оно сквозит через трещины в стенах. Он смотрит на часы и говорит, что пора заняться сексом. Велит лечь на спину. Какая-то часть моего существа рада, что все скоро закончится. Я этого боялась, но хочу пойти спать. Я так устала. Он ложится на меня и предупреждает, что будет грязно ругаться, но мне не следует бояться. Ему просто надо выпустить пар.
Не могу удержаться от слез, но вслух не плачу. Он е…т меня изо всех сил и все время повторяет это слово. Моя голова между диваном и выдвижной кроватью. Я едва могу дышать. Он называет меня е…й шлюхой, п…й и еще по-всякому. Мне хочется оказаться в другом месте, но я здесь и не должна паниковать. Когда я противлюсь ему, мне делается еще больнее, поэтому я пытаюсь не уклоняться, но нелегко подавлять желание избавиться от этого потного отвратительного тела.
Все будет хорошо, говорю я сама себе. Он скоро будет хорошим парнем, который любит смешить меня и приносит вкусную еду. Чувствую, как он разряжается в меня. Наконец-то все кончилось. Он спрашивает, в порядке ли я? Мне не удается не разрыдаться. Он обнимает и говорит, что он закончил, что я могу помыться и пойти спать. В ближайшее время повторения не будет. Я так напугана, что и не знаю, о чем подумать. Хочется ему верить. Он отпускает меня, встает и надевает брюки. Уходит, чтобы принести свежей воды вымыться. Я остаюсь одна. Слышу звук запираемого замка. Зачем он это делает? Чувствую себя такой одинокой. Он возвращается с водой. Мне так больно, и у меня снова течет кровь. Он говорит, что, похоже, у меня начинаются месячные. Завтра он принесет тампоны и научит пользоваться ими. Сейчас он дает мне несколько бумажных полотенец, чтобы я могла положить их в белье. Когда я оделась, мне стало лучше. Он отводит меня обратно в студию и обещает, что скоро принесет вкусной еды. Я остаюсь в одиночестве, усталая и испуганная.
(Здания, описываемые мной, составляют часть заднего двора, который Филлип скрывал в течение восемнадцати лет.)
Размышления
Теперь мне трудно смотреть на себя в те моменты. Я была там, и все дерьмо происходило со мной, но, оборачиваясь назад, я не могу не заглядывать в будущее. Я живу в настоящем, но в прошлом я вижу маленькую испуганную девочку, которая хотела выжить. Я больше всего на свете хотела оказаться дома у мамы, но не знала, как это сделать. Он сказал, что забрал меня, чтобы не причинить зло другим. Я чувствовала себя немного особенной, чувствовала себя нужной. Почему я считала, что этот человек нуждается во мне, я не знаю. Он говорил ужасные вещи. Например, что сделает из меня лучшую секс-рабыню на все времена. А потом ситуация менялась, и он был очень приятным человеком. Это приводило в замешательство. Когда Филлип сквернословил, я пугалась и ужасно себя чувствовала. Однажды он угрожал, что продаст меня, раз я не исполняю того, чего он ждет. А еще я слишком много плачу, и это мешает ему реализовывать фантазии, что я с ним не сотрудничаю, и ему из-за этого плохо. Я умоляла его ради бога не отправлять меня куда-то, обещая стараться, не противиться его желаниям и не сопротивляться. Он согласился подумать над этим. Предупредил, что люди, которым он меня продаст, посадят меня в клетку. Для меня лучше оставаться здесь, но он не уверен, что для него это будет правильным решением. Я рыдала на диване. Мне не хотелось попадать в клетку. Я верила, что его слова воплотятся в жизнь.
В тот же день он вернулся и сказал, что нам предстоит «забег». Я даже не осмелилась спросить, изменил ли он свое решение. Я лишь старалась делать все так, как он велит. Ни разу в жизни, пожалуй, мне не было так страшно, как тогда. Он больше не возвращался к этому разговору. Даже когда я снова пыталась бунтовать потихоньку.
Иногда я не прилагала столько усилий, сколько могла. Не так быстро изображала домкрат, специально забывала про губную помаду, притворялась спящей. Это были мелочи, на которые он не обращал внимания, но в глубине души я испытывала удовлетворение, зная, что не стараюсь изо всех сил. Я знала, когда надо было стать серьезной, уже начинала понимать его настрой.
«Забеги» стали главным ужасом моей жизни. Но приятных моментов не было и в перерывах между ними. Я всегда держала в уме следующий раз. Непреходящее чувство одиночества убивало меня. Но особенно я ненавидела опыты, когда он в какой-то позиции привязывал меня к крюкам, ввинченным в стену. Он закреплял их в стене, а потом ремнями подтягивал мои ноги. Как-то ночью он трудился над верной позицией несколько часов, пока не понял, что ему необходимо отправляться за Нэнси, которая заканчивала ночную смену в клинике для выздоравливающих. Сказал, что оставит меня привязанной, поскольку добился идеальной позы. Его долго не было. Мои ноги сводили судороги, а ремни сдавливали лодыжки. Я испытала облегчение, когда он вернулся, я хотела, чтобы все уже поскорее завершилось и можно было отправиться спать.
