Петляя по улицам с односторонним движением, где быстрее было бы пройти пешком, чем проехать, он думал об одной Виталиковой оговорке. «Не подкармливает, чаем напоила», — тут он переиграл. Младенцу же ясно, что Ивашников, говоря «подкармливает», имел в виду деньги. Младенцу ясно, а Виталику, очень перспективному делашу в его двадцать один год, видите ли, неясно. Виталик понимает это «подкармливает» буквально, о чае заговорил.
Ну, то, что Марьсергевна печется о своей половине якобы совместно нажитого имущества, это само собой. Печется — в смысле, мечтает отхомякать и потратить. А до сих пор не подала на развод потому, что боится прогадать. Ивашников сейчас на подъеме. Каждую неделю потенциальная Марьсергевнина доля увеличивается на несколько тысяч долларов.
Беда жены (Ивашников назвал ее про себя женой и удивился — давно уже не жена), беда Марьсергевны в том, что не смыслит она в его делах ни уха ни рыла. И опять-таки боится прогадать. Одно время вербовала секретаршу, но Люська себе на уме, Люська учится в Коммерческом университете, бывшем Советской торговли, и мечтает спать с Ивашниковым. Так что о Марьсергевниных поползновениях она доложила немедля. Ивашников посмеялся, читая составленный специально для Люськи вопросник. Грамотный человек составлял, а переписывала отвыкшей рукой Марьсергевна. Ее некогда испорченный высшим образованием почерк выровнялся и стал идеальным и безликим, как у зубрилки-отличницы.
Ладно. С Люськой у нее не вышло, а теперь, стало быть, Виталик. Ивашников надеялся, что парню хватит сегодняшнего разговора. Выгонять Виталика не хотелось.
— С приплыздом, — употребил Виталиково словечко Ивашников, едва не боднув бампером черный джип. На Неглинной была пробка. Джип еле полз, взревывая и чадя чересчур мощным для таких случаев мотором. Голова водителя за темным стеклом дергалась в такт неслышной музыке. У Бирюка была такая круглая стриженая голова с прижатыми ушами. Хотя Бирюк не ездил один, без телохранителя.
Если не считать мелочей, Ивашников крутился в бизнесе с восемьдесят девятого. Сначала неплохо заработал на книгоиздательстве, однако не смог уберечь капитал от реформ отважного Кибальчиша. Потом гонял на Украину бензин и сигареты, снова заработал и сгорел на подлости очень уважаемой немецкой фирмы, которой заказал на полмиллиона зимней обуви, а обувь пришла только весной.
Тогда-то Марьсергевна и ушла, без долгих обсуждений оставив дочку ему. Все же разоренный Ивашников, чей капитал измерялся шестизначным числом с минусом, платил и за дочкину гимназию, а теперь еще и за пансион в Англии. При том, что одних процентов на ивашниковские долги набегало тысяч по десять в месяц, траты на дочку ничего не решали.
Траты на Марьсергевну были посерьезнее: «ушла» в ее понимании — это не к маме ушла. Сначала потребовала квартиру, потом — на ремонт квартиры, потом пошла мебель и бесконечные кухонные цацки. Раз в неделю она приезжала навестить дочку, а после просила Ивашникова отвезти ее домой. Там, глядя в ковер на стене, они жили половой жизнью. На прощание Марьсергевна говорила: «Я знаю, что до алиментов еще неделя (или две; Ивашников давал ей деньги, как сотрудникам, пятого и двадцатого), но ты не мог бы заплатить мне пораньше?» Он платил. Простоватая теща как-то сболтнула дочке, что папу-де все равно убьют за долги и надо успеть попользоваться. Было ясно, что она не сама это придумала, а говорит со слов Марьсергевны.
Сейчас Ивашников снова взлетел, аккуратно выплачивал проценты и мог бы отдать долг, и осталось бы, но его не торопили, и он сам не торопился, потому что чужие деньги работают не хуже, чем свои.
Прослышав о таком его успехе, Марьсергевна предлагала съехаться. Ивашников отказался. Он потерял главное, что ищут в браке даже сильные мужчины: надежду на то, что, если завтра его переедет трамвай, жена будет кормить с ложечки и даст умереть в своей постели.
Половая жизнь у ковра естественным образом прекратилась. Марьсергевна заговорила о разделе совместно нажитого имущества.
Ивашникова бесила мысль о том, что за его деньги она консультируется у каких-то жучков, как его же лучше объегорить. В общем, шиш ей, Марьсергевне, а не половина. Ее потолок — пять тысяч баксов на шубу, а больше она даже потратить не умеет. Сгноила во дворе новенькую «десятку» — ездить боится, от гаража отказалась: «Далеко». Держала водителя — Ивашников оплачивал, пока случайно не узнал, что этот водитель рулит у Марьсергевны промеж ног.
Ревнуешь? — спросил себя Ивашников и ответил, что нет, просто имеется некоторая брезгливость и недоумение. Разве она не могла найти нормального мужика? Нет, ей удобнее купить альфонса, потому что нормального надо любить, а сердце Марьсергевны занято раз и навсегда: она любит себя.
Пробка рассосалась, джип рискованно обогнал инкассаторский броневик и потерялся. Ивашников еще раз подумал, что водитель джипа чем-то ему знаком. Похоже, все-таки Бирюк. Но, по словам Виталика, Бирюк уехал от мэрии час назад. Вероятность случайной встречи на улице была ничтожной. А тут еще какой-то «Запорожец», намозоливший глаза, когда стояли в пробке, свернул за «немкой» Ивашникова раз и другой. Номер «запора» не читался в зеркальце; Ивашников обернулся, скользнул взглядом по кейсу на заднем сиденье — и позабыл, зачем оборачивался.
Кейс с документами на три миллиона от мэрии… Через его руки проходили и большие суммы, но эти три «лимона» светились, как новогодняя елка на площади: открытый конкурс, о нем газеты писали и непременно напишут еще. Мол, какой-то Ивашников, обойдя известные компьютерные фирмы… Это же все равно что дать объявление: «Вниманию господ рэкетиров, мошенников и прочего криминалитета. Маленькая фирма, практически не имеющая службы собственной безопасности, ждет, кто бы ее нагрел».
Эта мысль пришла только что. То есть Ивашников знал прекрасно, что главный наводчик уголовников сегодня — пресса и, понятно, телевидение. Даже неорганизованные домушники начинают рабочий день с чтения объявлений «Продаю», и уж конечно, преступные группы следят за коммерческой информацией. До сих пор Ивашников работал тихо и на прессе не обжигался. А сейчас понял, что имеется такая возможность, и очень серьезная… Странная парочка — джип «Лендкрузер» и «Запорожец». Иномарки, господа…
Обдумать это дело Ивашников не успел. По газону, по слякотной тропочке, аккуратно ставя ноги в высоких шнурованных ботинках, шла она, и ветер залезал к ней под незастегнутый плащ. Он бросил «немку» к обочине и затормозил. «Запорожец» протарахтел мимо.
Дурак Виталька, никакая она не старая. Наши девочки всегда молодые, потому что мы смотрим на них из прошлого.
На самом деле не было у них прошлого. С Марьсергевной было, а с ней не было. Ничего, что хотелось бы. Ивашников почувствовал, что губа выпячивается сковородником и в носу щекотно от слез.
— Это кризис середины жизни, — сообщил он то ли себе, то ли «немке», и стало легче.
Она уже узнала «немку» и помахала издали рукой. Рука у нее узкая, а сильная. Ивашников помнил. Мельком он подумал, что Виталик не мог ее видеть, хотя примерно знает, на какую улицу ездит хозяин. А остальное Виталик, стало быть, напридумывал с Марьсергевной. Вот она могла догадаться, с кем встречается ее пока что муж.
