Он вновь познавал мир, ощупывая окружающие его незнакомые вещи, слушая рев разорванной транспортными потоками столицы, читая газетные тексты, такие непохожие на прежние, повествовавшие когда-то о гордости советского народа за свою могучую родину. Теперь в них не было ничего о человеке труда, о свершениях и стройках века. О героизме этих свершений и о четко определенных ориентирах. Вся грязь, которая прежде окружала Сокольских тайно, теперь выплеснулась наружу, стала явной, не оставив этому больному, быстро стареющему человеку ни единого шанса как-нибудь, в кругу семьи, за вечерним чаем, молодечески откинуть остатки седых волос и произнести что-то вроде:
— А вот в пятьдесят четвертом, помню…
Он понимал своим костенеющим мозгом, что кто-то лишает его социальной памяти, что и дочери, и занятому самим собой зятю наплевать на его молодость, комсомольскую самоотверженность, на благодарности руководства, вписанные лиловыми чернилами в его трудовую книжку. На все грамоты, значки ветерана труда и прочие железки, с удовольствием перекочевавшие с лацканов изношенного пиджака на приобретенный по случаю недорогой болгарский костюм. И даже истинная, не подлежащая переоценке связь, существующая в его понимании всегда и вечно, связь между отцом и дочерью, становилась настолько невидима и невесома, что Сокольских казалось: все! Это смерть! Ничто уже не держит его в этом мире, никто не нуждается в его присутствии здесь, в этом странном, враждебном, непонятном, но почему-то сытом и уютном мирке. И Николай Федорович устало прошаркивал вдоль длинного коридора, заходил в туалет и сидел там подолгу, слепо перелистывая недельной давности газеты, и невнятные мысли метались в его полуплешивой голове, не позволяя сосредоточиться на главном. На главном, которое ранее было ненужным, а теперь ускользало, словно кусок мыла в ванне, не позволяя ощутить его форму и суть.
Трудно определить теперь, спасло ли любопытство Николая Федоровича от дальнейших неприятностей, или оно явилось поводом для нежданных, никаким астрологом не спрогнозированных злоключений, но как случилось, так уж случилось… В шкафу, хранившем в себе уникальный прибор для терзания поверхностей ковров и паласов, в темноте с запахом нафталина, среди свисающей с вешалок не востребованной пока теплой одежды, плотно придвинутый к стенке, стоял некий предмет в кожаном футляре, своими формами напомнивший Николаю Федоровичу его армейское прошлое.
Он протянул руку, дотронулся до футляра, качнул, ощутив его тяжесть, затем, присев на корточки, по-старчески неловко откинул замки и с явным усилием извлек на свет божий охотничий карабин с оригинально вырезанной пистолетной рукоятью и автоматным затвором с правой стороны. Здесь же, в футляре, он обнаружил оптический прицел и с полсотни патронов в пластиковой кассете. Повинуясь неосознанному инстинкту, старик достал патроны, прицел и будто в раздумье побрел по коридору, в сторону обычного для себя места уединения. Там, не прикрывая двери, он присел на крышку стульчака и, немного помедлив, укрепил на карабине прицел.
На этом следовало бы остановиться, но Николай Федорович отстегнул коротенький магазин и, наковыряв с кассеты десяток патронов, ловко орудуя пальцами, наполнил его гладкими, с красноватыми ободками вокруг капсюлей зарядами. Они с удовольствием уходили в нутро обоймы, все сильнее сжимая подающую пружину. Затем магазин, нисколько не сопротивляясь, встал на свое место. Сокольских приподнял карабин и, прильнув к резиновому наглазнику, заглянул внутрь прицела. Оптика мгновенно съела длину коридора — в визирных линиях блеснула латунью неправдоподобно большая ручка входной двери. Чуть опустив ствол, Николай Федорович нащупал прицелом задвижку замка и попытался удержать точно в перекрестии крепящий ее шуруп с крестообразным пазом. Это ему не удалось — едва заметное дрожание несильных рук усугубилось мощностью оптики, и Сокольских, немного выдвинув левое колено, уперся в него локтем. Прицелиться удалось немного лучше. И тут старик с удивлением отметил, что защелка замка начинает вращаться, медленно поворачиваться против часовой стрелки. Кто-то вернулся в дом и отпирал дверь.
«Сегодня воскресенье!» Мысли в этот раз были коротки и конечны. Если это зять, вряд ли он одобрит подобные развлечения своего обожаемого тестя… Но он только утром улетел в командировку, и так быстро ему не вернуться… Дочка? Нет. У нее по воскресеньям занятия на курсах, и прийти домой она обещала не раньше пяти… Но даже если это она, не станет же корить своего отца за подобное баловство?
Щеколда щелкнула, и дверь открылась — на пороге квартиры возникли две неясные фигуры. Причем, как показалось Николаю Федоровичу, совершенно фантастических размеров. Они не спеша прошли внутрь.
— Эй! Вы кто? — попытался вскрикнуть Сокольских, но голос его оказался подобен тихому всхлипу унитазного бачка. А вслед вялому вопросу раздался громкий, хлесткий звук винтовочного выстрела, и приклад карабина со всей силы ударил старика в подвздошье.
Николай Федорович медленно приходил в себя. Побаливал отбитый прикладом желудок, ныла спина и чем-то весьма подозрительно пованивало… Из коридора доносилась негромкая беседа незнакомых ему людей. Сокольских несмело приоткрыл глаза — перед его носом возвышался край унитаза и глупо торчащие тощие ноги в дешевых хлопчатобумажных носках. Старик не сразу опознал свои лодыжки — осторожно пошевелил левой стопой, правой… Как ни странно, все функции опорно-двигательного аппарата сохранились. Стараясь не привлекать внимания к собственной персоне, старик повернул голову влево, туда, откуда долетали до него обрывки фраз. Прислушался.
— Храбрый портняжка! Одним махом семерых убивахом… — проговорил один из незнакомцев, переворачивая на спину одно из тел, сваленное случайным выстрелом Сокольских.
— Да уж! И нарочно захочешь — хрен такое получится… Ну-ка, взяли! — Подхватив один из двух образовавшихся трупов за руки и за ноги, мужчины, немного покружив по прихожей, протиснулись в ванную комнату и с размаху бросили тело в охнувшее от негодования джакузи. Вслед за первым туда же последовал и второй труп.
— С этими пока все. Что со старым делать-то?
— Везти. Как приказано…
— Да он мне всю машину изгадит! — обреченно пробасил тот, что повыше.
— Надо было сначала окунуть этого в ванну, а потом уж этих битюков сюда укладывать. — Рассуждая так, мужчина повернулся к Николаю Федоровичу, по-прежнему якобы не подающему признаков жизни, и продолжил, в этот раз немного громче: — Эй, стрелок хренов! Нечего прикидываться! У нас времени от силы минут двадцать!
— Да уж! — поддержал второй. — А то припрется твоя доча, а здесь такое дело! И в дурдом, в дурдом… Так что поднимайся, батяня, и в темпе меняй портки.
Николай Федорович, повторив про себя пару раз услышанное, сделал вывод, что пока ему ничто не угрожает, и принялся медленно высвобождать застрявшее тело из-под унитаза. В этот момент что-то теплое и мягкое, не торопясь, вывалилось из трусов и упало в брючину. Просто замечательно!
— Слушай, Дим! А у Вовы вроде как второй санузел должен быть… Он мне заказывал пару смесителей…
