— Про телевидение у меня ничего не говорилось, — защищался Сердюк. Уже просто из духа противоречия. Он догадался, что его юмор все равно будет отвергнут. Если даже шофер обнаружил в анекдоте намеки, то российский Президент запросто может найти обиднейший скрытый смысл. Лишний раз муссировать Крым — значит сыпать соль на раны. Ничего себе поддержка перед выборами! Хорош бы я был, рассказав в Кремле такую байку.
Я даже не стал бранить горе-референта за нашу общую с ним глупость, а просто отвернулся к окну «Чайки» и машинально принялся считать плакаты. Свитера по-прежнему лидировали с большим перевесом, костюмы и камуфляжные комбинезоны заметно отставали. Один раз мне померещилось, как среди седых проборов, залысин и генеральских фуражек с орлом мелькнул вдруг странный головной убор, зеленый и с цветочком. Из-под зелени скалил зубы кто-то с серьгой и в темных очках. Я поспешно затряс головой, чтобы галлюцинация пропала. Она послушно пропала.
— С вами все в порядке, Василь Палыч? — осторожно осведомился Сердюк. Я, наверное, слишком резко дернулся, отгоняя безумное видение. — Не знобит? Может, закрыть окошко?
— В порядке, в порядке, — проворчал я, не оборачиваясь. Тоже мне, Айболит нашелся.
Чувствовал я себя до неприличия здоровым. Даже легкий насморк, прицепившийся ко мне в Борисполе, сейчас отстал. В другое время я обрадовался бы отменному самочувствию, но теперь почти пожалел, что печень, и почки, и желудок, и даже любимый радикулит затаились, не проявляя своего пакостного нрава.
Мне вдруг захотелось заболеть — только бы не ехать сейчас в Кремль.
Темное беспокойство зашевелилось где-то глубоко внутри, вопреки всякой логике и здравому смыслу. Интуиция, чертова сволочь. Внутренняя Безпека, которая всегда с тобой. У этой паршивки манера та же, что и у ведомства Сердюка: лучше перебдеть, чем недобдеть. Лучше прослыть паникером, чем проморгать грядущие опасности — чаще всего, разумеется, мнимые. Ничего неожиданного в Кремле не будет. Протокольные объятия, коммюнике, фуршет. Про косу Тузлу мы оба будем помалкивать. В крайнем случае тихо всплывет вопрос о долгах за нефтепоставки. Если всплывет, я его тихо же и утоплю. В горилке. За два дня до выборов сюрпризов здесь не бывает.
И все-таки мне стало неуютно.
Еще раз обругав себя старым дурнем, я невольно стал прикидывать в уме, что же будет, если премьер-министр Украины Козицкий вдруг почувствует себя нехорошо по пути в Кремль. В принципе ничего особенного не будет. Славянское братство никуда не денется. Официальную поддержку Киева Москве можно выразить и завтра. И по телефону. А еще лучше — в письменной форме. Если бы премьера Василя Козицкого настиг приступ радикулита или почечная колика, Президент России наверняка бы не обиделся на него. Президент и сам перенес операцию на сердце, знает, что организму не прикажешь.
Я зажмурился и стал прислушиваться к своим ощущениям: не собьется ли сердце с ритма, не заколет ли в боку? Еще не поздно довериться интуиции и повернуть назад...
Поздно. Наша «Чайка» уже плавно тормозила.
— Приихалы, Василь Палыч, — сказал водитель Яша.
5. «МСТИТЕЛЬ»
Когда не стреляли, сержант наш любил побазарить. До службы он год проучился в каком-то навороченном институте, вылетел оттуда за пьянки-блядки и считал себя великим умником. Особенно среди таких дураков, как мы. «К каждому человеку нужен особый подход, — важно говорил он, прихлебывая из фляжки. — Индивидуальный. Поняли, вы, чморики? Ну-ка повторяйте по слогам. Ин-ди...» — Он шарил вокруг своими прозрачными зенками, ища того, кто осмелился бы промолчать. Такого он запросто отметелил бы за неподчинение командиру в боевых условиях. «... ви-ду-аль-ный», — вразнобой тянули мы, дружно мечтая, чтобы пуля снайпера-боевика поскорее заткнула скотине пасть. Но снайперы с сержантом были заодно и нарочно промахивались по такой здоровущей цели. В той сволочной войне все они были заодно: духи и отцы-командиры, тыловые воры и ублюдки-журналюги, генералы и депутаты, наши жирные попы и ихние визгливые муллы. Все. Заодно — и все против нас. Мы были их общей ошибкой, за которую никто из них не желал расплатиться. Ни один говнюк, в погонах или без. И лучшее, что мы смогли бы сделать для мамы-Родины — подохнуть вдали от нее, по возможности тихо.
«Ну-ка, чморье зеленое, еще разок, — командовал сержант, громко булькая дьявольской смесью из спирта и хинина. Ее, а не чистый спирт, он нарочно держал во фляжке. Знал, что охотников выкрасть и выпить эту дрянь среди нас не найдется. — Ин-ди... Не слышу!» Мы по слогам вновь выдавливали из себя любимое сержантово словечко. «Молодцы, — говорил наш мучитель. — Делаете успехи. Теперь я объясню вам смысл этого слова, как вы его обязаны понимать...» Эти объяснения мы слышали уже раз пятьсот.
«Если вы хотите убить соседа по коммунальной квартире, — продолжал обычно сержант, делая очередной глоток, — то использование для этого ручного пулемета Калашникова с секторным магазином эффективно, но... что?» Его злые гляделки буравили нас не хуже того самого пулемета. «Не-э-ко-ном-но», — хором отвечали мы. А что нам было делать? Сержант кивал в ответ: «Верно, чморики. Неэкономно и глупо. Дальность убойного действия пули — полтора километра, стоимость каждого выстрела из пулемета — порядка четырех баксов. Такое чморье, как вы, выпустит зараз не менее трети магазина, то бишь пятнадцать патронов долой. Шестьдесят баксов коту под хвост. А хорошая противопехотная мина МП-3 или МП-4К обойдется, между прочим, в полтора раза дешевле. Что из этого следует? Подкладывать соседу противопехотку, не так ли?» Мы отрицательно мотали головами. «Гляди-ка, соображают, — притворно удивлялся сержант, как будто не сам вдалбливал нам эти нехитрые премудрости. — Радиус поражающего действия таких мин не позволяет использовать их в закрытых помещениях, где вы находитесь сами. Соседа подорвете, но и сами не убережетесь от множественных проникающих осколочных ранений. Ну и мебель, конечно, поцарапаете, что в особенности жалко...»
Пошутив этаким макаром, сержант опять утробно булькал спирто-хининовым пойлом и снова принимался убивать воображаемого соседа. Сукин сын гонял нас взад-вперед по каталогу стрелкового оружия, боеприпасов и взрывных устройств, добиваясь, чтобы мы отвечали словно заведенные. Несмотря на свою контузию, я даже теперь мог протараторить тактико-технические данные каждой железки — включая тяжелый авиационный пулемет ЯкБ-12/7, которого в глаза никогда не видел. Я без подготовки ответил бы почти на всякий вопрос о мине или гранате любого типа. И это сейчас. А уж тогда, полтора года назад, — точно на всякий. Мы зубрили его поганые приколы вдоль и поперек, чтобы он только от нас отвязался и дал спокойно поспать и пожрать. Для сержанта мы были лишь горсткой оловянных солдатиков из коробки. Если духи не досаждали стрельбой, он мог играть в нас часами, как восьмилетний пацан.
Игра его прерывалась, когда мы уже совсем изнемогали. Всегда внезапно. Перебрав десяток-другой способов убийства при помощи армейского арсенала и выслушав наше бормотание, он вдруг останавливался и говорил: «Отставить! Ишь развоевались, чморье вонючее. А боекомплект денег стоит. Тратить его на соседа по квартире запрещено уставом, иначе — трибунал. Если уж сосед вас так достал, просто возьмите пустую бутылку и разбейте ему тыкву в ин-ди-ви-ду-аль-ном порядке. Дешево-сердито, и патроны целы. Усекли? Не слышу, повторите!» Мы быстро повторяли слова про трибунал и тыкву, понимая, что хотя бы на сегодня игре конец. «Отбой!» — бросал сержант, отправляясь на свою шконку дрыхнуть. Мы тоже расползались по местам, как недодавленные тараканы. Засыпая под гнусавый сержантов храп, мы придумывали ему долгую мучительную смерть при первом удобном случае. Однако надежды наши не оправдались.
