Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
К краю леса примыкает дача Людмилы Зыкиной, огромный дом за высоким забором. Поближе к забору, но стараясь прятаться за деревьями, стоят другие мальчишки.
— Три-четыре! — командует Костик, и мальчишки орут:
— ЗЫКИНА ДУРА!!!
Тишина, хихикаем. Смешно-то как… Здорово Костик придумал!
— Давай тоже ори, раз горло не болит, — велит Костик. — Или боишься?
— ЗЫКИНА ДУРА!!! — с восторгом громче всех ору я.
Как здорово, как весело с большими мальчишками, они не пристают с вопросами, почему у меня такие волосы и ресницы, не думают, что я вру про то, что у меня нет бабушек и я живу на даче с чужими тетьками. Не спрашивают, сильно ли я плакала, когда умер папа. Я не вызываю у них ни зависти, ни подозрений. Они вообще мною не интересуются, даже издеваться надо мной сейчас не хотят.
— ЗЫКИНА ДУРА!!!
Какое счастье…
Из-за угла не спеша выходит коренастый дядька в кепочке, по виду — из обслуживающего персонала, а может, муж артистки, и спокойно, без ругани всех нас «опрашивает» — кто с какой дачи.
И отпускает.
Мы даже ничего не успели — ни испугаться, ни смыться.
Убираю в доме, ставлю везде цветы и молюсь, чтобы Ирина Ивановна не наябедничала на меня маме. Обещаю Богу, что буду вести себя хорошо. Бог добрый, он прощает, мне брат рассказывал, у него есть старинная книжка в алом бархатном переплете, там про Бога, что он погиб вместо всех, чтобы все исправились и вели себя хорошо.
Надо еще подмести дорожку от калитки к крыльцу и собрать сучья. Для костра. Вдруг мама захочет костер?
Как много у нас места, и грибы растут, как в лесу.
Дачу мы купили у вдовы большевика Литвина-Седого. Уже и дом сто раз перестроили до полной неузнаваемости, и все изменилось, а недавно проходит мимо какой-то пожилой господин, рассказывает своим спутникам:
— Здесь жила злая старуха Литвин-Седая.
Очевидно, брак с большевиком в идейном плане на злой старухе Литвин-Седой никак не отразился, поскольку на даче она развела настоящее кулацкое хозяйство с курами, ягодами и цветами на продажу. Все покупали у нее клубнику и розы. Взгляд на развитие советской экономики она тоже имела для своих времен нехарактерный — вселившись в дом и принявшись приводить его в порядок, мы обнаружили:
бак для кипячения белья, полный гречневой крупы, уже перемешанной с мышиным пометом;
коробки из-под обуви с тесно уложенными кусками почерневшего хозяйственного мыла;
банки с перетопленным маслом;
изрядный запас свечей, спичек и соли.
Вдова большевика постоянно готовилась то ли к атомной войне, то ли к экономическому кризису начала девяностых.
Нам достались еще большой письменный стол с зеленым сукном и тяжелым пресс-папье, огромный дорожный сундук, кофр, исштампованный городами назначений, с отделом для шляп и для тростей. С этим кофром подпольщик ездил в эмиграцию. «Кофр Ленина видел!» — любила повторять мама.
Сам Литвин-Седой в этом доме толком не жил, умер в сороковых. Но его призрак, привидение иногда захаживает. То сбросит несколько кирпичей с новой, только что зацементированной каминной трубы, то газовый котел задует, то бадминтон слямзит. Большевики любят здоровые игры на свежем воздухе.
Однажды сам по себе, без всякого приглашения, пришел довольно противный пожилой кот, мохнатый и облезлый одновременно, с тяжелым мрачным взглядом и седой шерстью на голове.
Однажды забрался таинственный вор-одиночка, ничего толком не укравший, только смотревший детские диафильмы и навтыкавший иголок в дверные косяки. Потом я случайно узнала, что одной из партийных кличек Литвина-Седого была «Иголкин».
А, так вот это кто диафильмы смотрел…
Я мету дорожку и собираю хворост, одновременно прислушиваясь, не запоют ли тормоза такси, останавливающегося у нашей калитки. Наступает вечер.
Сейчас лето, и занятий в медицинском училище, где мама преподает инглиш, нет. Уже давным-давно мама наверняка сделала все дела, сходила в магазин… Где же она? Почему не едет? Пусть даже Ирина Ивановна нажалуется на меня, пусть даже мама рассердится, но ведь потом же простит. Как Бог.
Пусть только она приедет, ведь она же обещала, ведь я же жду…
Что это? Машина в переулке… Кто это? Нет, не мама… Это старенький серый «Москвич» дяди Сандрика, папы моей подруги Кати Светловой.
Катя!
Она не как другие девчонки. Она все понимает. Она храбрая и решительная. Когда мы решили порезать пальцы, чтобы нас не вели в детский сад, она так саданула мне по пальцу осколком стекла, что кровь брызнула в разные стороны.
Но травмы наши не были признаны серьезными, и в детский сад нас все равно потащили.
— Здрасьти, а Катя приехала? — с надеждой спрашиваю я.
— Нет, Ксюшка, Катя в Батуми.
Бабушка Кати, папина мама, Родам Ираклиевна — грузинка. Мое имя она выговорить не может и называет меня «Кшуся». А Катин дедушка — знаменитый поэт Михаил Светлов, тот самый, «Гренада, Гренада, Гренада моя…», большой друг моего папы, выпивоха и шутник.
Дача Светловых — заросли, джунгли сада, переросшие дичающие вишни заглядывают в окна, и в июле ягоды валяются по всему дому. Вишневый дом! Раньше это была дача Ивана Пырьева. Ему привезли из Германии разобранный деревянный дом и собрали здесь. Дом чудесный, таинственный, странно и пленительно пахнущий, с камином и тенистой верандой. Мне все казалось, что жить в таком доме постоянно и вести такую вот простую и будничную человеческую жизнь с обедами из трех блюд и смотрением телевизора просто невозможно. В этот дом можно приехать на день, на ночь, чтобы потом всю жизнь вспоминать и благодарить как случайный счастливый приют.
Когда Катины родители разошлись, папа ее, Александр Михайлович, дядя Сандрик, женился на красавице-актрисе Вале. Ее исключительно хозяйственные и трудолюбивые родители занялись садом вплотную, повывели сорняки, вырубили старые вишни, развели отменный огород. В доме стало тепло и чисто, запахло борщом и котлетками.
Это может показаться невероятным, но дом сгорел. Сам по себе, там никого не было. Самовозгорание. Самосожжение.
Так же, как и дом Россельсов.
«Я так не хочу», — решил дом.
Подростками мы нашли в том доме старые вещи, в том числе фетровую серую шляпу, которую назвали «шляпа Ивана Пырьева». Ее забрал себе развеселый юноша Антон Лепко, внук актера Владимира Лепко, товарища моего папы по театру Сатиры. Эту знаменитую шляпу Антон подарил потом пьянице какому-то незнакомому. Пьяница плакал посреди улицы, а Антон говорит:
— Ну что ты плачешь, не плачь, вот на лучше тебе шляпу!
Этот Антон вообще всегда был очень лихой забулдыга, к тому же красавец и весельчак. А потом он превратился в старушку. Кроме шуток. Недавно прихожу в один храм в центре Москвы, а там такая игровая комната для детей. За столом старушка в джинсах сидит, очечки на носу, ссутулилась, наклонилась, вяжет, седые волосы в хвостик, вроде за детьми присматривает… Голову поднимает — Антон Лепко! Вот как бывает. Так что не зря я надеюсь все-таки превратиться в мальчика. Очень даже может быть. Если хорошо себя вести, не хныкать и не капризничать…
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
