— Вы кажетесь задумчивой, Хариэт. У вас все в порядке? Я растерялась. Рассказала ли ему Салли, что случилось? Нет, не рассказала. На лице Эндрю отразились смятение и озабоченность, когда я вкратце изложила ему события вчерашнего дня и сообщила о своей внезапной отставке. Бормоча слова сочувствия, он подался вперед и коснулся моей руки:
— Если я могу что-то сделать для вас…
«Обними меня, идиот!» — завопил отчаянный голос у меня в мозгу. Мне хотелось, чтобы он сел поближе ко мне.
Третья поджариваемая лепешка лопнула, И, испуганная, я уронила вилку для тостов в камин. Она запрыгала по дровам, и во все стороны полетели искры.
— Идиот! — Эндрю вскочил, чтобы затоптать их на ковре. — Я знал, что мне следовало купить еще одну упаковку. — Он с улыбкой повернулся ко мне: — Теперь мы подеремся из-за последней лепешки.
Шанс на развитие романтических отношений был упущен. Но как Эндрю мог шутить в такой момент? Неужели он не понял, что весь мой мир разлетелся на куски?
Сидя на корточках у огня, он нацепил на вилку лепешку и поднял ее над пламенем. Видимо, Эндрю не доверял мне и не желал рисковать, опасаясь, как бы последняя лепешка не оказалась обугленной по моей вине.
— А знаете, Хариэт, — проговорил он, — иногда такие вещи случаются во благо, хотя вы и не постигаете их скрытого смысла и последствий того, что произошло.
Всхлипнув и подавив желание пролить слезу жалости к себе, я уставилась на дырку перед самым камином, прожженную в потертом ковре и все еще дымившуюся. О чем это он, черт возьми?
— Вы хотите сказать, — предположила я, изобразив на лице слабое подобие улыбки, — что я дала вам повод купить новый ковер?
— Зачем мне новый ковер? — Эндрю с недоумением взглянул на меня. — Я говорю о вашем досрочном выходе на пенсию. Возможно, для вас это станет началом новой жизни, позволит вам развиваться, совершенствоваться и так далее. По правде говоря, мне даже немного завидно.
Завидовать мне? Этого я не ожидала и не хотела. Мне было нужно сочувствие — целые ушаты сочувствия.
Я могла бы много часов подряд жаловаться на несправедливость моего увольнения, на то, что библиотека приходит в упадок. О, если бы Эндрю согласился со мной, что мисс Анетт Бэйкер и ей подобные несут в себе угрозу цивилизации и подрывают образование будущих поколений!
— Сам я не упустил бы такого шанса, — продолжал он. — Я бы ухватился за него, но мне предстоит поработать еще несколько лет до того, как представится подобный выбор. У меня слишком много долгосрочных обязательств. — Эндрю повернул вилку для тостов. — Кроме того, наш отдел в таком состоянии, что если бы я сейчас ушел, все развалилось бы. Кто-то должен взять на себя ответственность и держать все под контролем. Верно?
Почему мужчины всегда воображают, что они незаменимы? Эндрю уже забыл о моих несчастьях и заговорил о себе. Скоро он вернется к своим писаниям.
— Как ваша книга? — спросила я, опережая его. Я не хотела дать ему повод обвинить меня в эгоизме и излишней жалости к себе.
— Ах да, это действительно проблема. — Уложив четвертую лепешку на тарелку, он потянулся за маслом. Последнюю Эндрю, вероятно, припас, чтобы съесть после моего ухода. — Времени не хватает.
Книга Эндрю. Он работает над ней по меньшей мере уже пять лет. Что-то связанное с мифами и легендами, насколько я могла судить по его осторожным репликам. Я никогда не видела ни одного написанного им слова и порой подозревала, что и сама книга всего лишь миф, удобная уловка, позволяющая отказаться от нежелательных приглашений и тому подобного.
— Вот почему вы не должны забывать о положительной стороне дела, Хариэт, — продолжал он. — Вы могли бы… м-м-м… — Он жадно впился зубами в пропитанную маслом сдобную лепешку, сделав радушный жест рукой и давая мне понять, что и я могу взять одну. — Вы сами могли бы что-нибудь написать. Уверен, у вас есть способности. Почему бы вам не пройти курс, ну, скажем, обучения литературному творчеству? Например, у нас в университете. Теперь, когда у вас появилось время, идеальный момент, чтобы начать.
Эндрю не понял. Он совсем не понимал меня.
Неужели ему не приходило в голову, что у меня и так было полно свободного времени? Что у меня его больше, чем мне нужно? Все эти одинокие вечера и уик-энды, которые растягивались до бесконечности в серую ленту, разделяемую далеко отстоящими друг от друга яркими пятнами — моими встречами с ним?
Неужели он никогда не догадывался, что мой неуемный аппетит к чтению подпитывался не столько страстью к литературе, сколько необходимостью убежать от холодной повседневности?
— Вчера вечером вы рассказывали мне какие-то удивительные вещи, Хариэт. Это меня просто зачаровало. Мы обсуждали легенду о Фаусте. Вы изучали ее?
— Не совсем так, — отвечала я, радуясь, что он сменил тему. — Однажды я видела пьесу Марло, но помню не так уж много. А вы знаете что-нибудь об этом?
— Постойте-ка… — Эндрю подошел к книжной полке и взял несколько томов. — У меня здесь и Марло, и Гёте, да еще кое-какие комментарии. Может, хотите почитать?
Я листала книги, пока Эндрю пожирал три оставшиеся лепешки и допивал четвертую чашку чаю. И вдруг на одной странице пьесы Марло мне бросилась в глаза строчка «командир и верховный повелитель всех духов» и слышала ли я уже этого где-то? — Многие писатели серьезно брались за легенду о Фаусте, — сказал Эндрю, забрав у меня томик Марло. Он достал очки из внутреннего кармана и, надев их, задумчиво полистал книгу, — По сути, это просто моралите — Фауст заключает союз с Дьяволом и в обмен на свою душу получает двадцать лишних лет жизни. Он тратит это время на светские удовольствия, находит что ни одно из них не стоит внимания, и вконце концов испытывает желание искупить свою вину, но слишком поздно. С последним ударом часов, ровно в полночь, появляется Мефистофель и тащит его в ад. — Эндрю поднес книгу к свету и прочитал вслух:
Движенье звезд, бег времени — часы
Пробьют, Дьявол явится, и Фауст уйдет,
Проклятию подвергнут…
В стеклах очков Эндрю отражалось пламя, плясавшее в камине, и эти блики огня сообщали таинственность его чертам. Жадный школьник превратился в загадочного интеллектуала — его образ приобрел большую живость, привлекательность и недосягаемость.
— С другой стороны, Гёте, — продолжал Эндрю, — был дитя Просвещения. Он считал искупление вполне естественным в судьбе человека. Верил, что спасение приходит благодаря постоянному стремлению к ценностям высшего порядка.
Эндрю сделал движение и откусил еще один большой кусок лепешки. Расплавленное масло брызнуло из угла рта, жир потек, оставив след на его подбородке, и достиг бороды. Подавив желание протянуть руку и отереть подбородок Эндрю своим носовым платком, я открыла второй том и начала перелистывать страницы. Между тем Эндрю говорил, и некоторые фразы навевали воспоминания о прошедшей ночи.
