– Вермонт.
Винс повесил рубашку и галстук на спинку стула, расстегнул ремень, стянул носки и сел на стул в майке и расстегнутых штанах.
Пиппа старательно отводила взгляд.
– А обед у вас здесь всегда проходит так формально?
– Оденься, – сказал Барри Винсу и тот вышел. Барри повернулся к ней, скрестив свои сильные мускулистые руки на груди. Он был в синей рубашке. – Знаешь, у нас есть еще несколько кандидатов.
– Вы хотите изучить рынок. Так и надо.
– Сколько ты хочешь?
– Двадцать долларов в час, – быстро сказала она и почувствовала, что на лбу выступил пот. Она столько раз обсуждала это с соседками, в метро, сама с собой.
– В самом худшем случае ты всего лишь не получишь работу, – сказала Дарья. – Но что, если они скажут «да»?
Они сказали «да». Чудо.
Однажды вечером – это была уже вторая неделя работы – Пиппа резала грецкие орехи для морковного торта, и Барри взял в руки нож, подтянул к столу мусорное ведро, уселся, торжественно хрустнул костяшками, покачал головой из стороны в сторону, разминая шею, и глубоко вздохнул. Он взгромоздил на стол туго набитый пакет.
– Я делаю это пару раз в год, – сказал он и принялся вскрывать ножом конверты. Какое-то время они занимались каждый своим делом.
– Слушай, помоги-ка мне, – сказал Барри, и она подняла на него глаза. – У меня есть теория, понимаешь, что женщинам, которые носят бархотки на шее, нравится секс со связыванием – веревки, наручники и все такое.
Она уже начала уставать от Барри.
– Всем женщинам? – спросила она. – Не просто четырем из пяти?
– Только тем, что с бархотками. Я заметил, что ты такую носишь, – как ты думаешь? – Он посмотрел прямо на нее и приподнял бровь.
Дарья непременно нашлась бы, как его отбрить, но Пиппа не смогла ничего придумать. За интернатуру ей платили только шесть долларов в час. Эта работа ей была нужна.
– Я не знаю, честно говоря, как на это ответить.
Он улыбнулся ей, зубы у него были крупные, квадратные. «Чтобы лучше меня съесть», – подумала Пиппа. Она вмешивала орехи в тесто и слушала, как нож разрезает бумагу.
– Пиппа, у тебя есть парень?
Вторая неделя, но все это тем не менее входило в первое впечатление.
– А это важно?
Барри повертел ладонями в воздухе.
– Просто стараюсь завести разговор.
Она посмотрела на него в упор. Зазвонил телефон, он взял трубку и передал ей. Звонили из «Крассел дизайн»: не могла бы она подойти к восьми утра и перечертить газовые трубы.
Барри не рассердился, что ей позвонили. Более того, он показался ей очень смирным и дружелюбным – лысеющий, разговорчивый, без пиджака и в носках. Он опять приподнял бровь. Обычный мужчина, разбирает свои счета. Причем с опозданием.
– Ну, можно сказать, что я, типа, с одним встречаюсь.
– Еще рано говорить?
– Ага.
Зак – тот, с вечеринки, – наконец позвонил ей две недели спустя, но позвонил в половине одиннадцатого и позвал ее выпить пива прямо сейчас. Она согласилась, но потом передумала. Попыталась перезвонить, но он уже ушел, так что ей пришлось идти. Когда она добралась до Вест-Энда, он сидел в отдельной комнатке с тремя друзьями; разговаривая с ней, он почти на нее не смотрел, что она сочла добрым знаком. Но с тех пор он не звонил. Она вылила тесто в форму.
– Чем он занимается?
– Философией. На последнем курсе.
– Старше, значит. А какая у него машина? Очень важно, Пиппа. Зачем тебе какой-нибудь неудачник на «хонде».
– У него нет машины.
– Даже «хонды»?
– Барри, это Нью-Йорк. Ни у кого нет машины.
– У каждого, кто хоть что-то из себя представляет, есть машина. – Он ссыпал все счета в пакет и объявил, что примет душ. Он, наверное, похож на Хосе – тот говорил возмутительные вещи, только чтобы убедиться, что собеседник не спит.
Винс пришел поздно, вместе с Рене, которая профланировала в комнату в мини-платье цвета спелого банана, желтых чулках точно в тон и банановых же замшевых туфлях. Она встряхнула пышными каштановыми волосами в мелкую кудряшку и села за стол. У нее был волосатый ремень из кожи зебры.
– Ой, это же не мясо, правда? – Рене принюхалась, шокированная. Она приехала из Великобритании, работала там продюсером телепередач.
– «Boeuf Bourguignon»,[2]– сказала Пиппа.
– Ой, – прошептала Рене, – я не ем мяса.
– Выскочило из головы, – сказал Винс, слегка махнув рукой.
– У нас не найдется еще овощей для Рене? – спросил Барри.
– Не утруждайте себя. Я не голодна.
Все сели за стол, и Пиппа подала салат. Рене некоторое время играла со столовым серебром, а потом вдруг взяла вилку. Она наколола лист салата и подняла его вверх, глядя на Пиппу.
– Чем ты его заправляла?
– Секрет, – тихо сказала Пиппа.
– Нет, дорогуша, я должна это знать. Пиппа начала рассказывать, но Рене ее перебила:
– Там кунжутное масло, да?
– А что, масло вам не нравится? – спросила Пиппа.
– Кунжутное. – Она оттолкнула тарелку на середину стола. Пиппа посмотрела на Барри, он пожал плечами.
Неожиданно Винс сосредоточился на Рене и произнес:
– Откуда ты, лесная нимфа? – и поцеловал ее в шею. Рене театрально застонала и запрокинула голову.
На некоторое время разговор прекратился.
Когда Пиппа поставила перед Винсом тарелку лапши с тушеным мясом, он повернулся к Рене и сказал:
– Пиппа – моя любимица.
Ну и что он этим хотел сказать? Пиппа подала тарелку Барри, налила вина и подождала возобновления беседы. Ничего.
– Я думаю, чертить газовые трубы – не лучший способ почувствовать, что значит быть архитектором, – сказала она, чтобы прервать молчание.
Винс жевал, как в трансе. Его пестрые волосы стояли дыбом.
– Я знаю нескольких великолепных архитекторов, которые в данный момент живут на пособие по безработице, – заявила Рене. – Никто сейчас ничего не строит.
Посмотрите на Рене, она прожила целый день, но: высокие каблуки, серьги, браслет, прозрачный шарф, идеальный макияж Пиппа не смогла бы и вокруг квартала обойти в обтягивающих шортах, обязательно порвет, обольется да еще потеряет что-нибудь.
– Так вы думаете, мне не стоит пытаться стать архитектором?
– Пиппа, – неожиданно сказал Винс, – постарайся выучить все, что тебе нужно выучить, сейчас, потому что это факт: к двадцати четырем или двадцати пяти годам у человека пропадает память, а с ней и всякое желание узнавать что-то новое.
