— Кто там? — поинтересовалась мама.
— Энтони, — ответила я.
— Я полагала, он в Америке, принимает посвящение в духовный сан.
Два с половиной года назад, когда Энт эмигрировал в Америку, мама поинтересовалась, что тот собирается делать в Нью-Йорке. Вместо того чтобы ответить «Он переспит с любым парнем, который согласится снять штаны», я заявила:
— Он собирается поступать в семинарию.
Отчасти это было правдой, ведь Энт действительно регулярно посещал семинарию. Просто я сказала не все: «Семинария» — так назывался ночной гей-клуб.
Мама всегда настороженно относилась к нашей дружбе. В том числе из-за представления о католиках как подлых интриганах, решивших устроить заговор, низвергнуть королеву и посадить на престол испанского короля. Но главная причина заключается в следующем: она не может поверить, что мужчина способен дружить с девушкой без всяких задних мыслей, поскольку, по мнению мамы, в какой-то момент непременно сработает инстинкт. Всякий раз, когда мы поднимались в мою комнату послушать новый диск, мама начинала волноваться: а вдруг я спущусь уже беременной? Я спокойно относилась к ее опасениям, все-таки это лучше ее предположения о том, что я могу подцепить какую-нибудь заразу вроде СПИДа (каждому, кто был готов ее выслушать, она говорила, будто подобной болезнью можно заразиться, просто живя в одном доме с гомосексуалистом).
По этой же самой причине я никогда не рассказывала маме, что Энт преступил законы природы. Он же, в свою очередь, помогал мне и никогда не откровенничал с моей матерью о своих сексуальных предпочтениях. Да, иногда по сравнению с ним и Джулиан Клэри[10]показался бы сержантом-мачо из элитной команды специальной авиационной службы. Но в обществе мамы он всегда старался вести себя пристойно.
Одного взгляда на Энта было достаточно, чтобы понять: поездка в Нью-Йорк определенно повлекла за собой некоторые перемены, и не столько в его сексуальных предпочтениях, сколько в манере одеваться.
— Ты оставишь его на улице? — спросила мама, пока я смотрела на Энта из окна. Я подошла к домофону, сделала глубокий вдох и нажала на кнопку.
— Энт, что ты тут делаешь?
— Ужасные проблемы, детка…
Боже, что за день сегодня!..
— Тебе придется впустить меня.
— Э-э… заходи… Мама здесь, — сказала я беззаботно, мысленно молясь, чтобы Энт прочитал между строк.
Возможно, поднимаясь по лестнице, он догадается каким-нибудь чудесным образом сменить гардероб. А также побриться.
Конечно же, мой приятель не сделал ни того ни другого.
Я открыла дверь и увидела его, давно потерянного седьмого участника группы «Виллидж персон»[11]. Энт заключил меня в такие крепкие объятия, что я чуть не задохнулась.
— Как я рад тебя видеть, Эми, — вздохнул он с облегчением. Потом глянул через мое плечо на маму и сказал: — Здравствуйте, миссис Бикерстафф, как поживаете?
— Сам знаешь, Энтони, — сказала она, выделяя букву «т» и произнося его имя именно в той манере, которая его ужасно бесила. — Пробиваемся понемногу. А как ты? Взял у Бога выходной?
Я напряглась, услышав ее вопрос. Хорошо бы Энт не только вспомнил о моей маленькой хитрости, но и по-прежнему любил меня настолько, чтобы немного подыграть.
— Никто не может взять у Господа нашего выходной, миссис Бикерстафф. И за три тысячи миль от семинарии Он всегда рядом.
Я расслабилась.
— А как же твои занятия? — продолжила мама, неодобрительно изучая одежду Энта.
Скорее всего, его внешний вид послужил подтверждением, что не зря мама с таким недоверием относится к католикам. В конце концов, Елизавета I могла бы поработать получше и подвергнуть их еще большим гонениям, вплоть до полного уничтожения.
— С ними все в порядке, спасибо, — ответил Энт, — на днях провел первую исповедь. Пикантные признания, должен вам сказать. Один педофил…
— Мама, — взвизгнула я, — только посмотри, сколько времени. Разве тебе не пора домой?
— Ну, вообще-то я не спешу, раз твой папа снова работает допоздна… Хотя, пожалуй, лучше оставить вас наедине. Пообщайтесь, наверстайте упущенное.
Мама собралась уходить, и я пошла проводить ее до входной двери. Когда мы проходили мимо квартиры на первом этаже, она остановилась и прислушалась к музыке, все еще доносившейся из-за дверей. Я похолодела, ожидая от нее активных действий: вот сейчас она прошествует к двери, начнет барабанить по ней, а потом потребует немедленно выключить ужасный «бум-бум» и поставить «Времена года» Вивальди. Это обернется катастрофой, ведь дверь откроет вовсе не Мэри, а два обколотых тусовщика, которым, собственно, и принадлежит эта квартира. Но мама ничего такого не сделала, она просто покачала головой и ушла. От миссис Бикерстафф осталась лишь оболочка, выглядящая как Эдвина Кюрри. И что, черт возьми, означает подобная перемена?
— Мам…
— Да, дорогая?
— Твой костюм.
— Что с ним не так?
— Он… чудесный.
Я не осмелилась сказать правду — сейчас не время для этого.
— Спасибо, дорогая. Рада, что хоть кто-то заметил. Что бы я ни делала, твой отец даже не смотрит на меня.
Прежде чем спуститься по ступенькам и подойти к своей машине, она бросила в мою сторону прощальный взгляд. Как побитый щенок.
— Подожди, Энт, я уже запуталась. Кто такой Фидель?
— Молодой человек из клуба, наполняющий автоматы презервативами.
— Думаешь, ты любишь его?
— Нет-нет, он для меня был всего лишь парнем на одну ночь, и я бы даже не упомянул об интрижке, но Алекс застукал нас в туалете во время орального секса.
— А Леон? Тоже парень на одну ночь?
— Ага… Ну, может быть, на две или три.
— И Алекс знает о нем?
— Он нашел номер телефона в кармане моих джинсов.
— Господи, у тебя есть последнее желание?
— Как можно работать в подобном месте и не вести свободный образ жизни? — запротестовал мой друг. — Хочу сказать, возможно, когда-то это заведение действительно было для священнослужителей, но название-то — «Семинария». Черт побери, в этом слове тот же корень, что и в слове «семя».
— Вряд ли подобный довод защиты признают в суде, но не важно. И как ты думаешь, в которого из двоих ты влюблен?
— Я тебе уже говорил — во Фрэнки.
