Я зашла в гостиную, где мистер Сирс сидел в кресле; вокруг было множество газет и переполненных пепельниц.
– Я принесла вам воскресный ланч.
Мистеру Сирсу было важно напомнить, какой сегодня день, потому что у него было плохо с памятью. Времени в привычном смысле для него уже не существовало, от календарей не было никакой пользы: он никогда в них не заглядывал.
– Очень мило, – произнес старик с удивленным видом. – И зачем вы это сделали? – Ну вот, опять: я приношу ему воскресный ланч уже пять лет.
Я сходила на кухоньку, взяла поднос и поставила еду ему на колени.
– Цыпленок. Ваш любимый. Если только ваши вкусы не изменились.
Он потыкал вилкой морковку, и я поняла, что ему понадобится встряска.
– Возможно, вам будет интересно, мистер Сирс, что с восемьдесят восьмого маршрута снимают «Рутмастеры»[3]и запускают автобусы, где платишь прямо водителю.
– Правда?
– Все этим недовольны. Организуется акция протеста.
Эта информация настолько взволновала мистера Сирса, что он съел первую ложку, и я успокоилась.
Наша дружба развивалась постепенно и крепла в течение многих лет. До того как мистер Сирс стал немощным, он целыми днями ездил на автобусах. Автобусы были его страстью, он изучил сеть пересекающихся маршрутов и стал в этом вопросе уникальным специалистом. Он знал о расписании, о билетах и вообще об автобусах то, что не было известно никому. Так что в каком-то смысле автобусы стали и моим хобби. Я рассказывала соседу о поломках, свежих рекламных объявлениях на автобусах и иногда заезжала в депо в Стоквелле, чтобы потом поделиться с ним новостями.
Другим пристрастием мистера Сирса была Петрушка, которая считала дом номер девять своим вторым домом. Когда разговор об автобусах иссякал, мы беседовали о ней и Рыжике, коте, который когда-то жил у мистера Сирса.
Я проверила график и узнала, какая из сиделок сегодня укладывает его спать.
– Сегодня вечером к вам придет Мэрилин, мистер Сирс. Ваша любимая сиделка. – Я расслышала нотку фальшивой веселости, прокравшуюся в мой голос, и поморщилась.
Мистер Сирс бросил на меня пронзительный взгляд.
– Надеюсь, ланч придется вам по вкусу.
– От курятины у меня голова болит, – ответил он в наказание мне.
Сразу после обеда Сэм уехал с Лейки-стрит, и я настояла, чтобы мы с Натаном выпили кофе в саду.
– Вот видишь? – сказала я, распахивая французские окна. – Идеальный сад.
Первые ростки гибрида мускусной розы боролись за пространство с дерзким жасминовидным пасленом. Клематис «Мари Буало» уже покрылся зародышами листиков, а ползучая роза готовилась позднее, по весне, пустить вдоль забора крошечные, размером с кулачок младенца, кремовые бутоны. Все растения были расположены так, чтобы раскрывать свою красоту постепенно, – это ежегодное шоу. Лаванда белая, полынь «Серебряная королева» – мои милые, нежные детки. Я почти забыла про оливковое дерево в каменном горшке. В блеклом свете оно тоже отливало серебристым мерцанием.
Зимой камни покрывал мох, забираясь на скамейку. Его нужно было смачивать дезинфицирующим средством и соскребать, и я взяла ведро. Натан потер камни патио ботинком, счищая с них поросль.
– Ты сегодня очень тихий, Натан. – Я поскребла скамью и вытерла ее тряпкой. Муж наблюдал за мной.
– Слишком холодно. – Он присел, но не взглянул на меня. И я подумала, уж не сердится ли он.
Я сделала еще одну попытку:
– Думаю, я спасла клематис.
– Не понимаю, почему ты одержима белым. Неужели нельзя добавить немного цвета, чтобы внести хоть какое-то оживление?
Мне уже не раз приходило в голову, что Натан ревнует меня к саду.
– Я не знаю. Мне нравится белый. Но может быть, ради разнообразия, я выбрала бы красный.
И тут Натан сказал кое-что, что показалось мне странным:
– Мне кажется, Рози, что я никогда тебя не понимал.
Это было слишком серьезное заявление, и я решила воспринять его как шутку.
– И не надо меня понимать. – Я наклонилась и поцеловала мужа. – В женщине должна быть загадка.
– Не говори глупости.
Почему мне нравился белый цвет в саду? Бесспорно, некоторые книги, попадавшие на мой рабочий стол, предлагали различные толкования периода увлеченности белым в истории садоводства. У Пикассо был синий период, и немало трудов посвящено его анализу. Возможно, белые сады символизировали неосознанное стремление к чистоте. Но скорее всего, плотные, невинные бутоны, пробивающиеся сквозь шоколадного цвета землю, нежная, неизменная добродетель сада создавали прямой контраст происходящему в мире. Однако любому дураку известно, что важны не толкования, а сам сад. Мои белые красавицы не сдавались, пробивали себе дорогу среди гниющих заборов и простирались прохладным пологом над усталой городской почвой. Возможно, я и вправду испытывала тягу к ясности и прямоте, символом которой является белый. Этого я объяснить Натану не могла. Однако истинный смысл крылся в очевидной красоте белого цвета. Натан поднялся:
– Я иду в дом.
– Не хочешь прогуляться? Я могу заняться этим как-нибудь в другой раз.
– Нет. Я знаю, тебе хочется расправиться со мхом. Я и сам могу прогуляться.
– Отлично.
Я наполнила ведро из уличного крана, налила дезинфицирующего средства, встала на четвереньки и начала скрести. Раствор был вяжущим и пах чистотой; кожу защипало. Слышно было, как Натан ходит по дому. Он помыл посуду, поговорил по телефону, а потом я услышала, как хлопнула входная дверь.
Чистящая щетка была новой и с силой вгрызалась в мох. Открылся кусок свежеотчищенной каменной плитки. Это был дешевый заменитель известняка, привезенный из Индии. Камень был очень старый, на некоторых плитках остались следы доисторических растений – листок с замысловатым узором. Рыбная косточка папоротника.
Я провела по папоротнику мокрым пальцем. Безграничное разнообразие природы основано на десяти основных рисунках: завитки, спираль, кристалл, ветвь и так далее. Я узнала об этом, когда училась в Оксфорде. Мне нравилась эта теория. Строгость природы меня утешала: ведь я до сих пор хранила серебряную медаль с гравировкой: «Роуз Аттли: за опрятность и пунктуальность. Третий класс». Мне была по душе идея природного порядка и простоты – одна из причин, по которой я вышла за Натана.
И так далее, и так далее.
Закончив убираться в патио, я занялась садовой мебелью. Работа была не из легких, и я приятно согрелась. Время от времени я поднимала голову и смотрела на ждущий весны сад в коричнево-зеленых тонах – просто так, ради удовольствия оглянуться вокруг. При въезде в дом меня приветствовали сорок пять футов блеклой, выщелоченной лондонской глины, покрытые мусором и колючими кустами, – все тот же агент с богатым воображением называл этот садик «зрелым и перспективным». Мне же казалось, будто сад говорил: «Я бросаю тебе вызов. Попробуй меня одолеть».
