Минутой-другой позже они решили отправиться в путь. Однако, когда Лиз уже перешагивала через порог, Бет остановилась и посмотрела на нее с удивлением:
– А вы бы не хотели надеть шляпу с полями? Ведь солнце стоит в самом зените.
– Но вы-то не носите шляпу, – отметила Лиз.
– Да, не ношу, – улыбнулась Бет, – но я привыкла к здешним условиям. А солнечный удар, замечу, может быть ужасной вещью, и глупо было бы пролежать в постели половину всего того времени, которое вы намереваетесь пробыть здесь, не так ли?
Чувствуя, как в ней поднимается беспричинное раздражение, Лиз вытащила свою шляпу и, взяв ее за тулью, нахлобучила себе на голову. Глупо с ее стороны гневаться на невинное предположение этой девушки, что она тут не задержится надолго…
Но когда они вышли из дома и направились к машине, Бет кивнула на свои сплетенные из кожаных ремешков сандалии и снова стала советовать:
– Вы поступите правильно, если обзаведетесь парой таких сандалий, даже если не намерены оставаться здесь надолго. Мы называем их «башмаки». Швы обычных сандалий не выдержат длительной носки в условиях пустыни, а в эти песок попадает и тут же высыпается обратно.
Неожиданно для себя самой Лиз услышала, как она сухо и строго говорит Бет:
– Ну, раз уж я остаюсь здесь столь же надолго, как и любой из вас, естественно, я позабочусь о том, чтобы приобрести себе такую обувь. Я уже заметила, что здесь ее носят все, и конечно же это значит, что я тоже буду ее носить.
В момент последовавшей вслед за этими словами тишины Лиз была близка к панике. Какая это муха укусила ее, что она подобным образом распорядилась решением, право принимать которое принадлежало отцу? Ведь она же умрет от унижения, если он затолкнет ее в первый же вылетающий отсюда самолет!
А потом Бет спросила ее:
– Я чего-то не понимаю. Так вы приехали сюда надолго? Вы останетесь в Тасгале?
– Это зависит от моего отца, – ответила Лиз.
– Но как мне показалось, Роджер говорил… Я имею в виду, ему известно об этом?
– О да. Кстати, доктор Йейт и сказал мне, что, по его мнению, мне следует остаться.
– Роджер попросил вас остаться?
– Да.
– О-о-о! – произнесла Бет. Глаза ее немного потускнели, а нежная улыбка погасла, как гаснет пламя свечи.
Глава 3
Лиз предполагала, что с ней такое может случиться, и так оно и вышло. Она практически сразу же привязалась к Дженайне Карлайен. Это была спокойная женщина лет тридцати восьми, с неброскими чертами лица, с короной волос теплого, золотисто-каштанового цвета. Лиз суждено было узнать, что очарование этой женщины заключалось в ее способности считать даром судьбы всех, с кем ей довелось познакомиться. Поэтому, как только Лиз переступила порог небольшой гостеприимной виллы на тенистой улице в дальней части города, она нашла, что ей гораздо лучше в обществе Дженайны, чем в обществе ее приемной дочери. К тому же Дженайна была сопереживающим, ненавязчивым слушателем, и Лиз уже через пару дней поймала себя на том, что рассказывает Дженайне многое из того, чем она ни за что на свете не стала бы делиться с Бет.
Жизнь на вилле текла по размеренному и продуманному распорядку. Здесь все вставали рано, с тем чтобы максимально использовать прохладные утренние часы. Каждое утро Лиз в компании Дженайны или Бет отправлялась делать покупки на базар, который располагался на одной из небольших площадей Тасгалы. Там, в прохладной тени деревьев, на лотках и прилавках можно было найти все что угодно – от глиняных горшков до живой домашней птицы и от латунной посуды до пряностей.
В те дни, когда Лиз разрешали навещать отца, Дженайна по пути в школу подвозила ее в больницу, а обратно девушка шла пешком. Тем временем на вилле нанятая Дженайной женщина по имени Люлек, наполовину француженка, наполовину арабка, проводила уборку комнат под командованием Бет. Ленч в этом доме обычно подавали в два часа дня, когда рабочий день Дженайны заканчивался и она возвращалась из школы. После ленча Бет по предписанию доктора Йейта укладывалась спать, а Лиз и Дженайна отправлялись побродить по городу или слушали передачи по радио – Лиз таким образом совершенствовала свой французский. Миссис Карлайен любила рассказывать ей о своей работе.
– Большинство моих подопечных – это дети погонщиков верблюдов, метисы, – говорила она, – такие, как Люлек, и горстка туарегов, которые остаются в школе только до тех пор, пока все племя не откочует куда-то еще. Так что «домоводство» – это слишком сильно сказано применительно к тому, что я пытаюсь преподать своим девочкам под видом этой дисциплины. Обычно я рассказываю им, как соблюдать правила элементарной гигиены, ухаживать за ребенком, вести домашнее хозяйство и распоряжаться теми жалкими грошами, которые изредка перепадают им от их соплеменников-мужчин. Мне не дано знать, насколько быстро даже лучшие из них забудут все, чему научились здесь, или же усвоят ли они вообще хоть что-либо полезное. По крайней мере, я надеюсь, что, выходя замуж, какая-нибудь девушка будет реально представлять, что ей надлежит делать; кто-то сможет спасти жизнь младенца, а чей-то муж будет относиться к жене как к равной, потому что она научена тому, что с ней должно обращаться именно так. Ты знаешь, Лиз, – тут Дженайна улыбнулась, – мы, жители Запада, просто счастливцы. Когда выйдет замуж Бет, когда выйдешь замуж ты, для вас достоинство и равенство в браке будут неотъемлемым правом.
– Но так ли это? – возразила девушка. – А как же та поговорка, которая недавно прозвучала в радиоинсценировке пьесы? Вы тогда еще перевели ее для меня, помните: «В любви всегда один целует, другой подставляет для поцелуя щеку»? Дженайна расхохоталась:
– Один-ноль в твою пользу! Но только пьеса та была пустой комедией, в Париже таких пруд пруди. И конечно, вполне допустимо как для мужчины, так и для женщины поддерживать какой-то односторонний флирт – если сердце твое свободно. Но в браке – никогда! Я постоянно твержу Бет, что перед тем, как выйти замуж, она должна быть уверена не только в своих чувствах, и, если ты позволишь, Лиз, мне хотелось бы то же сказать и тебе.
– Конечно, спасибо. Но… вы знаете, я не думаю о замужестве.
– Так-таки и не думаешь? – Дженайна замолчала, нахмурившись над вычерчиваемой ею таблицей пищевой ценности продуктов. – Значит, ты рассталась со своим молодым человеком в Лондоне навсегда?
– Именно так.
– По причине вмешательства отца или же ты сама приняла такое решение? Можешь не отвечать, если тебе трудно говорить об этом.
– Да нет, не трудно, – ответила Лиз и неожиданно почувствовала, что так оно и есть. Просто удивительно! Можно ли было представить себе, что меньше чем через две недели у нее получится думать о Марте Джитин без ревности и вспоминать о Робине без боли! – Если честно, – продолжила она, – то ни по той, ни по другой причине. Его чувства ко мне поблекли, поскольку он отдал предпочтение другой девушке. А кстати, кто рассказал вам все это – про Робина Клэра и меня?
