Пуаре умел убеждать. Устав от разглагольствований, он попросил помощницу принести прозрачные короткие серебристые панталоны в комплекте с пышной шелковой рубашкой, на которую надевают, как он кратко объяснил, аксессуар нового вида на легком остове, называвшийся лифчиком. Девушки с поспешностью надели его в примерочной, соседствовавшей с салоном показа мод. Легкое болеро оставляло свободу как дыханию, так и мягкому движению груди под тканью, но они все равно сомневались. Помощница произнесла слова, довершившие дело:
— И не надейтесь носить платья Пуаре, если останетесь в своих корсетах!
Мадлена глубоко вздохнула. Как высказать, что любовь представлялась невозможной без этой зашнурованной клетки? Как объяснить первое волнение, обучение удовольствию под нежными пальцами Леа, а затем страдание всех желанных частей тела, целый день зажатых под неснимаемым панцирем, вечернюю радость в момент расшнуровки в искусных руках горничной или нетерпение мужчин, запутавшихся в хитросплетении завязок?
Пуаре грохотал в соседней комнате:
— Знайте же, милые дамы, на любовную войну больше не выходят в ошейнике из ткани и стали, будто вы рыцари времен крестовых походов! Времена изменились! Вы находитесь в лучшем доме высокой моды, и я не хочу видеть мои платья на деформированных средневековыми доспехами телах!
Ни Мадлена, ни Леа не прислушивались к этим пламенным речам. Тем не менее сам их тон на них подействовал. После долгого молчания, двух-трех легких вздохов Леа согласилась:
— Хорошо!
Помощница протянула девушкам два домашних атласных пеньюара, и они проследовали в салон, где их ждали д’Эспрэ, Пуаре и немного мрачный молодой человек, которого они сначала не заметили. Он приветствовал их издали и отошел в сторону: служащий, наверное.
Здесь все было прекрасно: интимный будуар, несколько кресел, две кушетки, большое наклонное зеркало на ножках, позолоченные канделябры; на стенах — ряды всевозможных зеркал, уходящие в бесконечность. Наконец, тут и там были раскиданы круглые столики на одной ножке, маленькие низкие столы, нефритовые или лакированные восточные вазочки с отцветшими розами.
Вечерело. Пурпуровые занавески закрывали окна на проспект д’Антен, откуда время от времени приглушенно доносился цокот лошадиных копыт.
Мадлена, смутившись, села на рекамье[26]рядом с Леа, украдкой сжимая ее руку. Молодой брюнет вернулся с ворохом набросков и раздраженно посмотрел в сторону девушек. Пуаре заметил это.
— Милые дамы, поспешим, — сказал он. — Уже поздно. Выбирайте! — И добавил, обращаясь к графу д’Эспрэ: — Я дал недельку отпуска моим манекенщицам. У нас впереди тяжелая неделя. Но у дам есть вкус, не правда ли? Они смогут сами выбрать все по эскизам. После, если хотите, мы приступим к примерке моделей из коллекции. Итак, наряд для прогулки, для обеда, манто для театра, вечерние платья, домашнее утреннее платье.
Лучше, чем в «Фемине», подумала Леа. Все эти цвета… Казалось, ощущаешь нежность тканей. Неужели она тоже будет походить на этих длинных женщин, очерченных одной тонкой линией, со слегка сплюснутыми бедрами, почти без груди? Она пожалела о проведенном месяц назад курсе приема «Восточных пилюль» для увеличения своей небольшой груди.
Мадлена один за другим рассматривала рисунки и, как изучающая грамоту девочка, вслух произносила названия платьев, которые действительно были великолепны — «Утомление», «До встречи», «Мимолетная невзгода», «Непринужденность», «После снегопада», «В театре», «Первые радуги», «Птица Востока», «Была ли любовь», «Утренний ветер», «Наконец он!», «Чудесная весна». Она будто выбирала легенду к костюмам, а не покрой или ткань. Так, она отвергла великолепный английский костюм из белого муара, обшитый по краю мехом опоссума и названный «Для тебя одного», и предпочла ему платье из красной кисеи «За нас двоих!». Она выражала свое мнение уверенно, даже немного воинственно. Граф забавлялся, глядя на нее.
Он не желал ни в чем отказывать своим протеже. И уже предчувствовал их преображение, улыбался, видя их обеих на кушетке, немного запыхавшихся после столь поспешного освобождения от извивов корсета. Две пленницы, освобожденные от узды, думал граф, две молодые кобылы, только что сбросившие сбрую и попону на землю. Покончено с атласными портупеями, с доспехами на китовом усе. Они выглядели восхитительно уязвимыми. Д’Эспрэ не представлял, чтобы кто-то другой, кроме него, мог обладать ими.
Когда выбор гардероба закончился, темноволосый красавчик исчез в соседней комнате. Пуаре взял отобранные эскизы платьев и подсказал несколько вариантов: здесь обшить мехом, к этому лацкану — петлицу, на это платье — маленький голубой воротник… Брюнет снова появился, сгибаясь под вешалками. Два или три раза он приносил ткани, рулоны меха, полные кружки шпилек. В кабинке помощница снимала с девушек мерки, не переставая удивляться, что они так похожи.
Наконец Пуаре начал первую примерку.
— Это лишь черновые варианты, — предупредил он. — Посмотрим, посмотрим…
Маэстро опустился на колени. В то время как он присборивал фай, комкал креп, распылял шелковые накидки, незнакомый силуэт возникал из-под его рук. Сначала странным образом порозовели щеки Леа, а затем настал и черед Мадлены. Стеллио, подавая булавки, наблюдал за девушками. Этот внезапно посвежевший цвет лица был ему хорошо знаком: так после полного забвения в любви изменялись лица мужчин и женщин. Но сейчас не от того, что раздеты, так смутились дамы. Наоборот, от того, что их одевали толстые руки Пуаре, чьи пальцы прикасались даже не к коже, а лишь к ткани. Одной легкой складкой, обволакивающей шею, он делал ее еще более соблазнительной, маскируя круглые очертания бедер, он вызывал желание угадать их форму. Странные мечтания сопровождали его одежды: манто-кимоно, позаимствованные у росписей китайского фарфора, напоминали о загадочном Востоке, панталоны по-персидски навевали грезы о гареме, об извращенных султаншах, о жестокостях безумных евнухов.
Кутюрье прервался:
— Продолжайте, Стеллио: у меня дела. — И повернулся к д’Эспрэ: — Извините, дорогой граф. Ваш поздний визит! Я согласился на него только из уважения к вам. Для вас… У меня столько дел! Костюмы для актеров из «Минарета» — гигантская работа, а этих актеришек можно одевать только в ночное время!
— Я знаю, идите. Летите к вашей славе. Здесь ваш Стеллио, он сотворит чудо.
Венецианец не поднял головы, холодно кивнув кутюрье. Пуаре уже скрылся, его тяжелые шаги слышны были на лестнице. Пальцы Стеллио сжались на спинке кресла. Руки дрожали. Усталость, без сомнения. Помощница с беспокойством взглянула на него. Но он уже начал, как и маэстро, сборить пальцами ткань в стремлении покорить ее, чтобы в этой битве преобразить женщину. Двух этих женщин.
Стеллио склонился у ног брюнетки. Бросив быстрый взгляд в зеркало, он встретился с глазами ее подруги, смотревшими на него с иронией и вниманием. Протянув помощнице плошку с булавками, он рассмотрел лицо в зеркале: оно было удивительно спокойное, как у мадонн. Девушка напоминала Мелюзину[27], слегка извивающуюся, безмятежную и в то же время загадочную, подобно русалке. Но еще больше его смущало то, что она удивительно походила на сделанный им недавно восковой манекен, предназначенный для показа моделей, — глупое изобретение, заявил маэстро, но Стеллио был уверен, что найдет ему применение. Те же спокойные черты, та же застывшая улыбка. Женщина-искушение, женщина-опасность: лицо Смерти, может быть. Рука снова вздрогнула. С удвоенным рвением Стеллио пришпиливал ткань, наметывал складки. Это продолжалось до полуночи. Д’Эспрэ рассыпался в комплиментах, все больше переходивших в дифирамбы, помощница зевала, подавая булавки, а две красавицы оставались невозмутимы, будто эта роскошь внимания к ним подразумевалась сама собой.